Наталья Кирилловна говорит так откровенно не потому, что Сталинская премия ей нужна, у нее их было две, а потому, что получение Сталинской премии означало признание ее работы, признание ее личности, а неполучение означало непризнание.
– Работу закончим в срок, – сказал Миронов сухо, – что касается выдвижения на премию, то ни один работник завода не может быть включен в список института.
– Что за чепуха! – возразила Наталья Кирилловна.
– Таково решение партийной организации, – сказал Миронов, хотя такого решения не было. – Как вы съездили?
В обращении с собой Наталья Кирилловна не допускала такого тона. Но уж очень нужен был ей Миронов.
– Ужасные гостиницы, – сказала она. – И во всем подражание Москве. Поезжайте в Прибалтику – там все самобытно, а у нас под одну гребенку. Построили в Москве такие павильоны, – она обвела рукой павильон, в котором они сидели, – пожалуйста, и здесь тенты, мороженое и девицы. – Она кивнула в сторону девиц, на которых поглядывал Леня.
– А чем вам не нравятся эти девушки? – спросила вдруг Лиля.
– Вам они нравятся?
– Очень. Молодые. Очень нравятся.
Медали на груди Натальи Кирилловны звякнули.
– Лепя, попросите счет!
– Вы же их не знаете, – кривя губы, продолжала Лиля, – может быть, они совсем не то, что вы думаете! Пьют вино – разве это запрещено? Ведь мы тоже пьем.
– Я предпочитаю девушку с книгой, а не с бутылкой вина, – сказала Наталья Кирилловна.
– А они предпочитают бутылку вина. Кому до этого дело?
Миронов взял у официантки счет.
– Володя, Володя! – Наталья Кирилловна протянула одну руку к счету, другой раскрыла сумочку.
– Вы у меня в гостях, – ответил Миронов, расплачиваясь.
Наталья Кирилловна встала.
Я жду от вас подробного письма, Володя. А еще лучше жду вас в Москве.
Лиля сидела, опустив голову на руки.
– Ты на меня сердишься?
– Что ты, Лиля.
– Я плохо вела себя, извини. Только, знаешь, сидит здесь. А что она видела, что знает? Она в автоматных будках не ночевала, ее, как мышь, не гоняли из угла в угол. Еще смеет осуждать! Любовника содержит, корова! Она порядочная, другие непорядочные!
– Не расстраивайся, – сказал Миронов, – она маленько идиотка.
– Думаешь, я не могла в Москве остаться? Сколько угодно! За меня большие люди хлопотали. Сама не захотела.
– Слушай, она категорична, бестактна. Но она не делает людям подлостей – уже это хорошо. У нас с ней общая работа.
– А я тебе помешала, – печально проговорила Лиля.
– Нисколько. Не она мне нужна, я ей нужен.
– Тебе еще попадет за меня.
– За что это?
– Устроил, встречаешься... Ведь здесь не Москва, всё знают.
– Никогда не говори об этом. Никогда, слышишь!
Она покачала головой.
– Нет, Володя, не принесу я тебе счастья. Ты талантливый, все это говорят, а я тебе только помешаю. Видишь, даже вести себя не умею.
– Мне никто не нужен, кроме тебя, – сказал Миронов.
– Я совсем не такая, как ты думаешь. Ты не знаешь, что я повидала, чего хлебнула, и никогда не узнаешь. Я давно приехала и все не решалась встретиться с тобой. Обстоятельства заставили, не могла никак устроиться на работу. Я не хотела идти на наш завод, но никуда не брали. – Она закрыла лицо руками.
– Не страшно, – сказал Миронов, – справимся.
– Меня посадят, – сказала Лиля, – и тебя, если будешь со мной. Нет, нет, ничего не надо. Ничего не хочу.
– Я люблю тебя, всегда любил, я ждал тебя, – сказал Миронов.
– Ничего не выйдет, Володя, – она вынула платочек, вытерла глаза, – тогда не вышло – и сейчас не выйдет, и ничего ты не знаешь.
– Прошу тебя, успокойся, поговорим в другой раз. Идет?
– Идет, – прошептала Лиля и заплакала опять.
А улица шумела и веселилась – главная улица областного города в солнечный воскресный полдень. Толпы людей растекались по магазинам, кафе, закусочным, и новые толпы вливались в нее из боковых улиц и переулков. За столиками кафе люди пили, ели, смеялись, разговаривали, дети играли в скверике, в воздухе дрожала мелодия песенки. И не верилось, что кому-то нет места, нет выхода, нет надежды.
На следующий день он подошел к ней в цехе.
– Прости меня, Володя, – сказала Лиля.
– Это за что?
– Прости, что я поехала с тобой, я не имела права.
– О чем ты говоришь?
– Я люблю другого человека, – прошептала Лиля.
– Так. – Он видел, что она говорит неправду. – Это тебе не помешает встретиться и поговорить со мной.
– О чем нам говорить?
– Я прошу тебя.
– Ну хорошо, – сухо проговорила Лиля, – завтра.
...Груды соли лежали на берегу. По реке, уже окутанной предвечерним туманом, тянулись баржи с нефтью, с серным колчеданом, лесом, углем.
Лиля останавливалась, наклонялась, морщилась, жаловалась, что ей жмут туфли.
– Ладно, – добродушно сказал Миронов, – эта дорожка не для твоих туфель.
Они присели на доски, издававшие смолистый запах сосны и сухой, щекочущий запах свежих опилок. Лиля сняла туфли, вытряхнула песок.
Миронов, улыбаясь, смотрел на нее. Не так уж, наверно, жмут ей туфли. Просто хочет удержаться в состоянии враждебности. Но это ей не удастся. Сейчас она рассмеется, улыбнется ему, как улыбалась позавчера в магазине и кафе, как улыбалась, когда они шли в толпе по оживленной улице и он держал ее руку в своей.
– Ну, так что? – вытряхивая туфли, спросила Лиля.
– Может, поженимся?
– Я тебе все сказала: я люблю другого.
– Это мы уладим, – засмеялся Миронов.
– Нам нечего улаживать. С чего ты взял? Смешно. Ты совсем не то подумал. Мне хотелось посидеть за рулем. Ты сам предложил. Если бы я знала, что ты так поймешь, я бы не поехала. Я поехала с тобой просто по-дружески. Неужели мы не можем быть хорошими товарищами?
Он взял ее за плечи, повернул к себе:
– Я люблю тебя.
Освобождаясь, она повела плечами.
– Я тебе сказала: я люблю другого человека. И уеду к нему.
– Врешь, конечно. Кто он?
– Парень. Какая тебе разница? Простой парень. Не всем же быть знаменитостями.
– И ты уезжаешь к нему?
– Уезжаю.
– Зачем ты устраивалась на завод?