– Это правда, патер, – с тихой радостью произнесла она. – Но и рыбка тоже будет, угостим вас горячей ухой. Если только Филипп неводок не забыл, – добавила она зловещим, с подвыванием, голосом, и повернулась к рыцарю, припустив строгости во взгляд.
– Филипп не забыл, – не смог не улыбнуться рыцарь, снимая со своего жеребца объёмные седельные сумы.
– Маленький! Скидай одёжку! – азартно крикнула девочка.
– Коней сначала искупайте, – наставительно указал Филипп. – Да отведите по течению вниз, если здесь ловить собираетесь.
Подростки увели горячих, тянущихся к воде лошадей. Монах, так и не откинувший капюшона, присел на большой круглый камень у самой воды. Рыцарь принёс и принялся разворачивать рядом недлинный мелкоячеистый невод.
– Что тревожит вас, патер? – негромко спросил он, в очередной раз взглянув на замершие в старческих пальцах чёрные чётки.
Монах повёл на его голос острым клином капюшона, прерывисто вздохнул.
– С Адонией на этот раз нужно быстрее, – непонятно проговорил он озабоченным голосом.
Непонятно, но рыцарь понял. Он кивнул и уверенно ответил:
– Сделаем быстро, как только возможно. – И, немного помолчав, добавил: – Барон болен? Может умереть?
– Это было бы не так страшно. Разве он единственный у Адонии барон? Их целая очередь в списке. Беспокоит другое.
Монах помолчал, как бы взвешивая слово, и проговорил:
– Регент.
– Ци? – искренне удивился Филипп. – Этот соловей-попрыгунчик? Смел и нахален, да. Но, по-моему, бестолков безнадёжно.
– Он и не заботил бы меня, – задумчиво поведал монах, – нисколько. Но с ним ушёл Глюзий. Единственный у меня боец, что не хуже тебя. А в чём-то даже и посильнее. Ты – бывший палач, потому от крови не бегаешь. Он же кровь любит по рождению своему, по странной причудливой прихоти. Глюзий, да ещё незаметный пролаза Вьюн – ох, как нужны они мне сейчас.
– Будет охота на крупного зверя, патер? – жадно блеснул глазом рыцарь и даже невод опустил.
– Сейчас скажу, – кивнул капюшоном монах и помолчал, поискал словечко. Наконец, с трудом выдавил: – Охота уже идёт.
Рыцарь изумлённо застыл, а монах продолжил, как ни в чём не бывало:
– Ещё мало что известно, Филипп, но из малого сего выходит, что зверь этот – я.
– То есть – мы? – после паузы, после короткого раздумья произнёс рыцарь.
– Как легко говорить с умным человеком, – под капюшоном у монаха угадалась улыбка. – Не то что с Регентом.
– Это приятно слышать, – ответил озадаченный рыцарь, – но, патер, возможно ли то, что вы говорите? Охота идёт на нас ?
– Скажи, сколько раз оказывалось правдой моё предчувствие? – вопросом на вопрос ответил монах.
– Всегда, – твёрдо сказал Филипп. – Неизменно.
– Так вот и теперь, пересекая старые следы свои, я почувствовал, что как бы наложился на них чужой и пугающий запах.
– Отряд? – быстро спросил подобравшийся и окинувший лес колким пронзительным взглядом Филипп.
– Нет, – покачал капюшоном монах. – Не отряд. Одиночка.
– Ну, это не страшно, – помягчел голос у рыцаря. Он незаметно убрал из-под одежды руку, ощупывавшую рукояти коротких ножей.
– Этого тебе не понять. Не потому, что не по разуму, а просто опыта нужного не имеешь. Одиночка – страшней во сто крат.
– Да, непонятно. Растолкуйте, патер.
– Если идёт по следу – значит, знает, за кем. А если знает, и всё-таки идёт – то, очевидно, странную силу имеет. Но все эти обнаруженные мной на старых местах моих и насторожившие меня слова и события я отнёс бы в список случайностей. Если бы не Регент. Его последние действия очень похожи на бегство.
– Но ведь если бы увидел опасность, то уж сообщить-то сумел бы?
– Надо знать Регента. Очень самолюбив, очень. Не сообщил бы ни мне, ни товарищам. Начал бы петлять, на себя лишь надеясь. Да вот он и не сообщил, потому и призрак спокойствия качался в воздухе так долго. Непозволительно долго. Сейчас Ци и погоня за ним, если только она за ним потянулась, ушли от Дании и от Португалии на юг, к Африке. И если только Регент не перестал терять людей (изумлённо вскинулся взгляд рыцаря; “именно, именно” – ответил ему кивок капюшона), – то от Магриба он бросится в Карибское море, в Новый Свет.
– В Америку?
– Там сейчас легче всего затеряться. Послал я туда смотрящих людей, и если только присутствие там Регента обнаружится, то всё предполагаемое мной – правда. Тогда надо будет на несколько лет уходить в подземелье.
– А если он станет прятаться не в Новом Свете, а где-нибудь ещё?
– Где же ещё – после потери троих людей, и каких людей! Не в Индии же, где любой европеец – как стекляшка под солнцем. Нет, это было бы слишком глупо.
Помолчали. Филипп шевелил невод, монах перебрасывал чётки. Послышались фырканье лошадей и весёлые негромкие голоса.
– Идут птенцы, – пробормотал монах. – Репей с можжевельником.
Показались, прошуршав ветвями, Малыш и Адония, в мокрой совершенно одежде и с мокрыми волосами.
– Напоили и вымыли, – блеснув зубами, широко улыбнулась девочка.
– Коней или себя? – рассмеялся, взглянув на них, рыцарь.
– Она первая толкнула, – быстро заявил Маленький.
– Ладно вам, дело не ждёт, – не дал рыцарь завестись спору. – Невод готов, рыба не даёт покоя, всё время про вас спрашивает.
Слова больше произнести не успели, а Адония, стащив с себя и разметав в стороны одежду и снаряжение, подхватила край невода и бросилась через речушку. Вспыхнуло и засверкало перед спутниками юное, выпуклое, медовое тело. Рыцарь с усилием отвёл глаза, негромко сказал монаху:
– Сколько смотрю – никак не могу привыкнуть…
– Неописуемо хороша, – так же тихо согласился с ним монах. – Лицо, правда, несколько простовато, но то и ценно. Чистое, правильное – и незаметное. Вот только эта синь в глазах…
– Да, но когда без одежды – лицо теряет значение совершенно, – вздохнул, отворачиваясь от реки, рыцарь. Усмехнулся многозначительно: – Бедный барон!
И, продолжая бормотать – “барон, барончишко, барончик”, – сбросил одежду, оставив на себе лишь пояс с ножами. Потом ушёл вверх по реке, вытянул из чащи громадных размеров сук и медленно стал возвращаться, что было сил колотя им по воде. Он далеко ещё не дошёл до невода, а вспугнутая им рыба уже ударила в ячею. Подростки, почувствовав несколько весомых толчков, принялись стремительно заворачивать невод в кошель, с недетской сноровкой и силой.
– Есть, есть! – радостно засмеялись они, выползая на берег и подтаскивая за собой перепутанный, с донным илом мокрый ячеистый ком. Малыш и Рыцарь, растягивая края сети, занялись бьющимся в ней живым серебром. Адония же, смыв со ступней песок, натянула свои длинные, мягкие, коричневые сапоги и, имея на себе из одежды эти лишь сапоги, с ремешками, со шпорами, принялась плясать на прибрежной гальке, раскинув руки, кружась, подняв к солнцу лицо. Она создала себе ритм из лёгкой какой-то песенки без слов и кружилась, перемежая такты песенки хрипловатым, вскрикивающим смехом, нарочно расширяя глаза и ловя ими, широко открытыми, при каждом повороте, бьющее в них солнце. Наконец, кружение свалило её. Она пала на четвереньки и минутку стояла, всматриваясь в расплывающиеся перед ней камешки. Восстановив способность к равновесию, она поднялась, всё ещё чуть покачиваясь, подошла к монаху, села на песок рядом с его камнем.