(Всё. Теперь мы с вами шагаем по роковой и памятной нам тропе в сторону Адора.)
Подо мной была рыжая лошадь. Ещё на одной лошади ехал раненый Оллиройс, и две были навьючены какой-то поклажей, которую забрал из лесного дворца хозяйственный Бариль.
Убавилось моих матросов. Сейчас их было со мной пятьдесят пять человек. Шли и двое африканцев, – они должны были увести назад лошадей. Оружие я поделил поровну с оставшимся на плантациях Тамбой.
Вечерело, когда мы дошли до места, где тропа устремлялась вниз, к бухте Адора. Скользнув из зелёной стены, нас встретил один из матросов.
– Готлиба позвать? – спросил он негромко.
– Да, конечно, – устало ответил я, отпуская лошадь.
Матрос взялся за край невидимой в листве верёвки и дважды сильно потянул.
– Сейчас слезет с дерева, – сообщил он.
Через несколько минут появился и Готлиб.
– Так, – деловито заговорил он, как только приблизился. – “Дукат” в гавани. На нём неотлучно находятся десять пиратов. Палуба в образцовом порядке, думается, корабль готовят к продаже. Леонарда я предупредил, ночью он нас ждёт.
– То есть как предупредил? Днём ведь на корабль попасть невозможно!
– Да просто всё. Он вышел на палубу, а я стеклом подзорной трубы поймал солнечный зайчик и блеснул ему в лицо. Он замер, всмотрелся. Тогда я пустил зайчик ровно восемь раз. Потом повторил, и тогда он быстро подошёл к корабельному колоколу и тронул его рукой. Чтобы показать, что он меня понял.
– А что понял-то?
– Что восемь моих зайчиков – это восемь ударов колокола. Время одной корабельной вахты. Он сообразил, что сверкает ему кто-то из команды. Сбегал в трюм, вынес ведро на верёвке. Ушёл на бак и там опустил его за борт, как бы набирая воды. Но сразу ведро не поднял, а привязал верёвку и важно так походил по палубе. Понятно, что в этом месте ночью он спустит канат.
– Молодцы, братцы! Молодцы…
А братцы просто повалились в траву, кто где стоял, и лежали, и не шевелились. Бариль распоряжался сноровисто и умело. Не разводя огня, он раздал всем сухой провиант и воду, а сам, как будто устал меньше всех, завозился вместе с Готлибом, сооружая лёгкие плотики. Ну конечно, а то как же доставить на корабль раненых, груз и оружие?
Сумерки сгущались, и мы осторожно начали спуск по тропе. Вдоль всей цепочки людей протянули верёвку, и, если кто-то в темноте оступался, он цеплялся за неё, и те, кто был перед ним и позади, удерживали его от падения вниз.
Была уже тёмная ночь, когда мы достигли долины. Бариль и ещё с ним пяток человек разделись, привязали ножи и, тихо войдя в воду, поплыли. Прошёл, наверное, час, и вот впереди, на палубе невидимого корабля появился зажжённый фонарь. Он качнулся, мигнул восемь раз и пропал. Тотчас все, кто лежал, затаившись, на окраине Дикого Поля, двинулись к кромке воды.
Плыли медленно, стараясь не шуметь. Очень осторожно огибали чёрные туши неподвижных пиратских судов. С борта “Дуката” были спущены две верёвочные лестницы. Пока мне помогали подняться, я скрипел зубами от боли.
Ночь. Фонари в кают-компании на квартердеке. Окна плотно завешены, чтобы с берега не увидели свет. На столе – гора нарезанного хлеба и котёл с горячим супом. Леонард орудует черпаком, поглядывает на наши свежие раны, но молчит.
– Что с провиантом? – спросил я его.
– Запасы целы, даже пополнено изрядно, – повернулся он ко мне. – Корабль кому-то продан, новый владелец готовит к походу. А вот воды почти нет. Слили из баков воду и только лишь завтра собирались заливать свежую.
– Где те, что “Дукат” сторожили?
– Готлиб увёл их в трюм. Отнял оружие, связал. Не ожидали они, даже не сопротивлялись.
– Ладно. Пойдём посмотрим.
В трюме лежали мертвецки пьяные десять пиратов. Рядом сидел усталый Готлиб.
– Как же это они? – изумлённо спросил Леонард.
– Никак не желали пить, – смеясь, сказал Готлиб. – Но я пообещал, что тому, кто не выпьет три пинты рома, я сбрею бороду и усы. А для пирата – нет страшнее позора. Выпили. Теперь, если их везти на берег, они ничего не почувствуют. И не вспомнят. Я подумал – убить их нельзя, они нам пока ничего не сделали. С собой брать нельзя тоже. Так что на берег. Всё равно ведь за водой придётся идти…
Как же мы все устали тогда! У многих матросов легли круги под глазами. Я сам, войдя в каюту, взглянул на себя в зеркало – и испугался. Мертвец. Быстрее побриться и вымыться! Что я и сделал, хотя и трудно было – одной-то рукой. Потом лёг и попытался заснуть.
А матросы работали. Спустили вниз шлюпки, загрузили пустыми бочками. Пьяных пиратов туда же. И – в устье реки, за пресной водой.
Нет, не судьба мне выспаться в эту ночь и хоть немного набраться сил. Раздался грохот шагов на палубе, застонал, поднимая якорь со дна, корабельный шпиль. Всхлопнул один, другой, третий парус.
– Мистер Том! – тревожно бросил, приоткрыв дверь, Бариль. – Заметили нас с берега. Отправили следом шлюпку, всё раскрылось. Воды мы успели набрать, но бежать надо, бежать! Здесь десятка два пиратских кораблей, и уже на некоторых людей поднимают, и мы работаем, не таясь. Хорошо – туман предутренний лёг, может, скроемся. Нам бы часа три лишь побегать, пока Оллиройс свои пушки поставит.
Боцман ещё что-то бормотал, а я торопливо, кривясь от боли, одевался. Обуваться не стал, босой выбежал на палубу. Матросы рывками, со стоном, надувая жилы на шеях, проворачивали якорный шпиль. Их было мало – большая часть команды поднимала паруса, и шпилевые упирались, что было сил. Казалось, что я слышу, как хрустят их суставы. Клочья тумана висели вокруг, но уже и рассеивались: утро. На соседних кораблях – суета и шум. Крики. Ударила холостым зарядом пушка, и тут же другая – с другого боку. Слышно было, как спускают шлюпки, бряцает оружие. Успеть бы выскользнуть из гавани! В открытом-то море за “Дукатом” ещё погоняться!
А корабль наш отчётливо взял ветра, дрогнул, разворачиваясь, медленно пошёл от берега. Крики усилились. Из пушек бить не будут: туман, можно в своих попасть. А вот на абордаж возьмут, если только не оторвёмся…
Мы разгонялись, расталкивая клочья тумана, почти вслепую ложась на выход к морю. Пиратские суда не видны, но шум, долетающий с них, говорил, что они совсем рядом. Давай-давай-давай! Выигрываем минут пять или шесть, разогнаться бы, не дать им приблизиться, ветерок-то какой слабый!…
Счастье, что слабый. Вырос вдруг перед носом тёмный расплывчатый силуэт, захрипел отчаянно Бариль, бросил яростной бранью на паруса всех, всех, а Стоун, также поняв, в чём дело, рванул штурвал влево, вправо, с предельной нагрузкой перебрасывая руль – только бы замедлить ход корабля… Не успеть. Со скрипом и скрежетом въехали мы в чужую корму. Всё. Конец.
Но въехали как-то странно! Не затрещал, разламываясь, нос “Дуката”. Не загрохотали, срываясь с мест, пушки. Вместо этого легко и плавно разрезался, будто был сделан из картона и щепок, этот чужой, подвернувшийся нам в тумане, корабль. Так мы и развалили его вдоль почти весь, и медленно, плавно остановились.