Бараев не боялся чужака. Он боялся последствий, которые могут возникнуть в результате неверного с ним обхождения. Будь тот из Кемерово, Омска или Твери, разговор, если бы и состоялся, был бы непродолжителен. На заводе тысячи мест в заваленных подвалах, где стынут кости десятков объявленных ментами в розыск пропавших без вести. Одним меньше, одним больше – какая разница?
Но московский мужик – дело серьезное.
На часах – семь тридцать, а на завод не ступила нога ни одного из его людей. Это значит, что москвич не готовится заранее. Либо дурак, либо приготовился еще раньше.
Место предстоящей встречи было окружено двумя десятками вооруженных людей Бараева к половине девятого утра, за полтора часа до назначенного времени. Вполголоса переговариваясь, они посматривали друг на друга и лениво жевали привезенные с собой лепешки с зеленью. Их взгляды были прикованы к выездам с завода, ибо никто не обещал, что противная сторона не решится сделать точно такой же демарш.
Бараев знал, что поступает против правил. Он сидел в российской тюрьме с известными в криминальных кругах людьми, общался с братвой на воле, имел тесные контакты с авторитетными представителями Москвы и Питера, но всякий раз, когда обстоятельства требовали соблюсти неписаный закон взаимоотношений, он от них отступал.
Нельзя прибывать с оружием на встречу. Он делал это всякий раз, причем на пистолете был снят предохранитель, а патрон находился в стволе.
На встречи не для посторонних ушей, обозначаемые как приватные, нельзя привозить с собой шалман. Он привозил, причем старался привести столько, чтобы при аналогичной попытке визави людей у него было в два раза больше.
Не мстить старикам, женщинам, если они не участвуют в криминальных отношениях и не являются равноправной стороной, и ни при каких обстоятельствах не трогать детей. Бараев не раз убивал и тех и других, и не было для него лучшего предмета вымогательства, чем похищенное дитя.
Никогда не оскорбляй равного себе, дабы не разжечь войну, рождающую смерть. Бараев не знал этого правила.
Не убий вора в законе. Он уже сделал это, и о том не жалел.
Такие люди не живут долго даже в условиях скоротечности жизни каждого человека, ступившего на путь активного совершения преступлений. Но Бараев был молод, а потому не верил в смерть. Тем более ее не боялся. Смерти нет. Есть вечная жизнь, дарованная Аллахом, и Аллах тем милостивее, чем воинственнее его подданный. Благоверного ведет по суетливой жизни Шариат, и только он – закон для Бараева.
– Руслан, машина у центральных ворот! – передал по радиостанции Абдул-Керим. – В машине один, это человек из Москвы.
Бараев поджал уголки губ. Включив фары своего джипа «БМВ», он выехал из цеха навстречу приближающемуся «БМВ» незнакомца. Приземистый седан-«пятерочка». Скорее рабочая лошадка, чем авто для куража. Номеров Бараев на машине не заметил. Быть может, московская братва нынче решила вешать их на бортах – кто знает, а может случиться, что незнакомцу их не хочется светить. Руслану бояться нечего – его «001» знает весь Мирнск.
Вышли они одновременно, причем Бараев направился к собеседнику, а тот прижался задом к крылу своей «бомбы» и не спеша вынул из кармана пачку жвачек.
«Вот так раз», – подумал Бараев, начиная чувствовать чудовищную неприязнь к человеку, которого видел впервые в жизни. Он, вор, идет к нему, а тот ожидает его, словно дважды коронованный. На середине пути крепыш Бараев остановился, зевнул и сложил руки на груди. Очки снимать он не стал. Было неудобно – сентябрь нынче выдался несолнечный, но снимать очки было бы приглашением к разговору. А он никого не приглашал. Его пригласили. И он приехал.
Незнакомец откинул фантик, отвалился от машины и, сунув руки в карманы, направился к Бараеву. Как Руслан ни стремился, обнаружить в этих карманах посторонних предметов он не смог. Чуть удлиненная куртка на приехавшем была расстегнута, и будь в ней пистолет, как у него, она давно бы уже отвисла. Ростом москвич был почти на полголовы выше, в плечах также широк, шея – не карандаш в стакане, хорошая шея, хотя и не борцовская. И, главное, не было очков. Голубые озера глаз смотрели прямо в лицо Бараева, и не было в них ни волн тревоги, ни ряби волнения.
– Здравствуй, – сказал он, подходя к кавказцу на метр. – Есть разговор.
– Ты не тот, с кем я хотел бы его иметь.
– Много слов, кавказ, – просто бросил приезжий и в одно мгновение превратился для Бараева в перспективного покойника. Хоть вызывай Абдул-Керима для обмерки его тела для гроба. – А можно было просто сказать: здравствуй. И слушать дальше. Потому как не ты просил, а тебя просили. Говорят, ты вор. Но пока от вора у тебя только матросская походка.
В Бараеве забурлила злоба, которую он тут же подавил. Ему сказали в лицо правду, и сказали ее, не боясь. Первое обижало, второе бесило. Но осторожность побеждала. За несколько последних лет с ним так не разговаривали ни разу. Даже в Питере. Не о Мирнске речь.
– Я на положении, – согласился чеченец. Подумал, посмотрел на круг, в котором они стояли, и сплюнул в сторону, но градусов на десять все-таки ближе к северу. Сам Бараев стоял на юге. – А ты-то кто?
– Тебя на положение в «Крестах» два обкумаренных «апельсина» поставили, – растирая подошвой потрескавшийся асфальт, усугублял свое положение незнакомец. – И мне говорили, что они под «шмалью» сами не понимали, кого ставили и за что. Но мы-то это знаем, верно? За бабки. Ты не вор. Ты – «пиковый». Вору старых правил всерьез тёреть с «апельсином», это как для верующего поссать в купель.
– Ты!.. – побледнел Бараев.
– Но я не старых кровей. Времена меняются. Есть разговор, и говорить придется, хочешь ты этого или нет.
– Как тебя зовут?
– Меня зовут Копаев.
– Не слышал.
– И я о Бараеве не слышал, пока меня в эту помойку съездить не попросили, – молодой человек стрельнул взглядом по крыше одного из цехов, над которой мелькнула голова не удержавшегося от любопытства чеченца, и улыбнулся. – Но если спросить Гогу Центрового или Диму Цуркадзе, кто такой Копаев, они даже под овердозой шмали вспомнят московского парня при понятиях. Но они подтвердить не смогут. Гогу под Индигаркой братва прирезала за торговлю героином, пожалев и не надев на уши презервативы. А Цуркадзе умер в соседнем с моим бараком под Красноярском. А ведь я тогда говорил ему: «Дима, завязывай с отравой». А он сказал: «Ладно», ушел в барак и ударил по вене. В итоге: перебор с порошком – делирий – кома – смерть.
– Зачем ты искал со мной встречи?
– Ты хоть бы гранату из кармана вынул, – усмехнулся Антон. – Какой ты вор? Ты «баклан» по жизни.
Бараев потерял покой. Обернувшись туда, где темнела в ста метрах от машин разворованная металлоискателями трансформаторная будка, забормотал как оглушенный:
– Ты, шакал, много на себя берешь. Ты думаешь, я поверю в эту дрянь? – он обернулся и подставил свету мертвенно-бледное лицо. Едва заметная щетина на нем казалась пороховыми крупинками после выстрела в лицо в упор. – Понты колотишь, залетный. Зачем приехал?