— Филипп Юрьевич, мне, наверное, пора… — слабо пискнула я. — Работать…

— Тебе? Пора? А кто тебе об этом напомнит? Полина Львовна? Забудь! Она тут «шестерка»! — Он был взвинчен и, я могла судить ошибочно, находился под воздействием психостимулятора. — Да эта Полина Львовна еще два месяца назад была чем-то вроде тебя, но она удачно подсуетилась, попала в струю вместо Шпеер!

— Я читала в газете, — вдруг сказала я, — что какого-то Шпеера убили несколько дней назад в собственной квартире.

Каморин откинулся назад, его глаза блеснули.

— Шпеер? «Какого-то»? Может — какую-то? Фамилия-то редкая. Амалия Шпеер, еще бы, в таком сочетании — одна на всю Москву!

— Да, кажется, Амалия Шпеер, — кивнула я, — я прочитала, что ее убили в собственной ванной несколькими выстрелами. Да, Филипп Юрьевич.

Он схватил меня руками за плечи и стал вглядываться в мое лицо так, словно я была сфинкс с извечной загадкой, которую он хотел разгадать. На его горле поршнем ходил кадык.

— Ты… не врешь? — хрипло спросил он. — Нет… правда — читала такое?

— Я вообще часто читаю криминальную хронику, — ответила я невинно, — у меня бабушка в Днепропетровске ее читает и еще детективы всякие… разные.

— Все понятно, — выговорил Филипп Юрьевич, несколько успокаиваясь, — так, значит? Ну… ладно. Я проверю то, что ты мне сказала. Про-верю… — Он вдруг снова схватил меня за плечи и, притянув к себе, пробормотал, жарко дыша в лицо:

— Я вот тебе вопрос хочу задать. Как-то у тебя все… шустро получилось. Ты, случаем, не того… не под прикрытием, а?

— Что? — захлопала я ресницами, и на этот раз мое недоумение было совершенно искренним, потому что я на самом деле не могла понять, что имеет в виду Каморин. — Вы, Филипп Юрьевич… я не понимаю.

— Не понимаешь? Ну ладно… ну хорошо, — выговорил он, больно давя на плечи, — не понимаешь… Под прикрытием — это засланная, значит. Не ментовская ты, не «конторская», а? Ладно, не хлопай глазищами. Вижу. Пошутил. Верю. Ты, Лена, сейчас где живешь-то?

— У подруги, — ответила я.

— У подруги, значит… Нет, не подойдет. Ты должна переехать. Никаких подруг, понимаешь. Впрочем, подругу мы дадим. Будете вместе жить, друг за другом… присматривать, поняла? Ты теперь у нас ценный кадр, Елена из Днепропетровска. Кстати, говорок у тебя не вполне украинский. Подделываешься, что ли?

— Как умею, так и говорю, — угрюмо ответила я, надув губы почти по-детски, — и не передразнивайтесь, Филипп Юрьевич.

Он поднял обе руки кверху, как бы говоря, мол, все — сдаюсь, и произнес:

— Вот тебе ключ, а вот тебе адрес. Будешь жить там. Завтра к тебе придет еще одна… по отбору, — хрипло добавил он, прищурив один глаз, — и тогда посмотрим, что дальше. Вот, держи бумажку с адресом хаты. А теперь выволакивайся отсюда и дуй. Да… и позови мне сюда Полину, которая Львовна. Мне с ней… посекретничать надо.

«Знаю я ваши секреты, — подумала я, выходя из каморинской каморки. — Была такая слащаво-мармеладная передачка из жизни америкашек — «У всех на устах» называлась. Вот и у вас такие же секреты, Филипп Юрьевич. И, что характерно, название передачи можно истолковать буквально…»

В раздевалке меня поджидали девчонки-танцовщицы. В их глазах светились зависть, недоумение, ожидание, тревога — вся гамма чувств.

— Повезло, — сказала одна. — Ты, Ленка, везучая. Тебя к Ованесяну водили, да?

— К нему.

— Трахали, да? Пришлось дать, ага?

Такая постановка вопроса требовала столь же откровенного ответа. Я улыбнулась и сказала:

— Нет. Это они дали. Хорошие у вас начальнички, девчонки. Квартирку мне подкинули. А то я у подруги кантуюсь. Во-от. Теперь хоть нормально, а не как…

— Все равно, как ни крути — лимита голимая, — сказала завистливая Верка, которую еще до шоу упрекали в предубеждении ко мне да и во всех смертных грехах. — Думаешь, эти уроды тебя просто так облагодетельствуют? Катька Деева вон тоже думала, а ее убили прямо у нас в клубе. А ее подружка, Инка Малич, сбежала куда-то, и с концами. Тебя, случаем, не на их хату направили? Если да, то нашла чему радоваться.

Кто-то протянул:

— Да отстань ты от нее, Верунчик. Сама-то небось только и думаешь, как бы кому из начальничков удачнее подмахнуть, чтобы и тебя на халявную квартиру определили.

— Да пошла ты, овца!..

Дальнейшей перепалки я слушать не стала, а быстро собралась и покинула клуб.

На улице было тихо и снежно. Разлапистый снег валил стеной. Было уже около половины второго ночи. Москва, укутанная белой шубой, дремала, и нарушить покой огромного мегаполиса не могли ни неоновые огни, ни вырывающаяся из «Эдельвейса» музыка, ни приглушенный шорох машин на шоссе…

Я высвободила руку из перчатки и развернула бумажку с адресом, данным мне Камориным. Несколько крупных снежинок упали на разворот, заслоняя короткую строку, и облепленная снежинками адресная надпись предстала моим глазам в таком виде: З*М**НОЙ В*Л ДОМ***КВА***7**. Снежинки, как звездочки, выложили адрес, но я вдруг поняла, где находится та самая квартира, и догадалась, что завистливая Верка была права, когда говорила, что…

Сжав зубы, я перчаткой смахнула снег с бумаги. Да!!! Сомнений больше не оставалось. Это был тот самый адрес, по которому проживали убитая в «Эдельвейсе» Екатерина Деева и застреленная у самых дверей нашего офиса Инна Малич.

12

Честно говоря, я пока что не могла осознать всего случившегося. Было очевидно: произошел качественный скачок в моем расследовании, но в то же самое время я была поставлена в очень двусмысленное положение. В любом случае следует посоветоваться с боссом. К тому же не ехать же мне сразу на эту злополучную квартиру, на которой я уже была, но под именем дурацкой Нины Петровны, представительницы Альберта Эдуардовича. Глупость какая!

Но следовало принять меры предосторожности. Откровенно говоря, я не могла забыть взгляда Каморина и его слов: «Не ментовская ты, не «конторская», а?» Значит, Филипп Юрьевич не такой уж сугубый шоумен, каким хочет казаться, понимает толк и в безопасности. Почему он сказал мне это? Вызвала подозрение? Может, сегодняшний вызов к Ованесяну — это так, проверка на вшивость?

Проверяют?..

Так или иначе, но нужно поговорить с боссом, причем напрямую. Я поймала такси и, сказав адрес, задремала. Ватная усталость сделало тяжелым тело. Хотелось закрыть глаза и отключиться, и хотя на протяжении всего пути я пыталась бодриться, меня укачало в теплом, даже душном салоне. Проснулась я от того, что таксист дергал меня за плечо и говорил:

— Э, женщина! Выходим. Приехали. С вас триста пятьдесят восемь.

— Сколько? — машинально переспросила я, и, очевидно, тон был не самым доброжелательным, потому что он исправился: