Иван Алексеевич, чуть прихрамывая, надвигался на Клепиных, сжавшихся в углу дивана, и проревел:
— В общем, так, уроды!! Если через пять минут мальчишка не будет здесь, то — вы меня знаете!
Ноябрина Михайловна переполошенно задергалась. Рыхлый подбородок бессильно распустился на три дряблых жировых складки. Она хотела что-то сказать, но язык явно ее не слушался.
— Да ладно тебе, Ваня, — раздался довольно низкий женский голос, и я увидела высокую, почти с Ивана Алексеевича (хоть и на десятисантиметровых каблуках), девицу в деловом сером брючном костюмчике. У нее было преувеличенно бледное лицо, чуть раскосые глаза и большой капризный рот.
— Что ты пристал к своим лошкам? — произнесла она. — Да никуда он не денется, твой Илюшка. Где-нибудь в автоматы режется со своим придурочным дружком Маратом.
…Я не узнала ее сразу. Макияж сильно меняет женщину, а на том мини-диске она была без макияжа. Но как только она заговорила, я узнала ее. Увидела родинку над губой. Да, это она. Та развратная дамочка, которую ее любовник-красавчик аллегорически именовал суккубом.
— Хо-одит где-нибудь, — тягуче повторила она, растягивая гласные. — Поехали лучше, Ваня, куда-нибудь в сауну. Я уста-ала с дороги. Ну Ваня-а!..
— Молчи, Камиллка, — буркнул Серебров, — не лезь не в свое дело! Я лучше знаю.
— Да-а, — с уже знакомыми мне обиженными интонациями протянула та и села в кресло. После этого она потеряла к происходящему всякий интерес, начав рассматривать свои ногти с таким неподдельным вниманием, словно она видела их в первый раз.
— Так я жду, — сказал Серебров. — Что молчите? Я вам помолчу!!! — вдруг взревел он и, схватив попавшую ему под руку керамическую вазу, швырнул ее о стену над головами Клепиных с такой силой, что несчастный сосуд буквально растерло в порошок. Головы бедного семейства осыпало керамическим крошевом и мелкими осколками. Ноябрина Михайловна нервически вскрикнула, а Алексаша, наверно, вспомнив, что биологически он мужчина, нерешительно приподнялся навстречу разгневанному хозяину дома.
Впрочем, ближайшее будущее показало, что этот маневр был излишним. Серебров поднял громадный кулак и коротко, совершенно без замаха, ткнул в лоб Алексаши. Однако и этого мизерного усилия хватило, чтобы несчастного Клепина сорвало с места, раскрутило вокруг собственной оси и хорошенько приложило о стену.
Алексаша, оглушенный, рухнул на пол. Ноябрина Михайловна задрожала всем телом и, вытянувшись, упала в обморок. То есть — она упала бы в буквальном смысле, если бы уже не полулежала на диване. А так — она только лишилась чувств и закатила глаза.
Игнат, единственный из семейства бедных родственников сохранявший сознание, закусил нижнюю губу и мелко дрожал. По его лбу градом тек пот. Идиотский полосатый, с красным помпоном тапок свалился с ноги и обнажил бинт, которым была перетянута лодыжка Игната.
Я поняла, что и так промедлила.
Я отделилась от стены и произнесла:
— Добрый день, Иван Алексеевич.
Голова на литой мускулистой шее повернулась медленно, как в короткой выдержке из фильма про динозавров. Небольшие темно-серые, с желтизной, глаза посмотрели на меня с нескрываемым раздражением. В басе Сереброва я не нашла и намека на нотку удивления, когда он коротко спросил:
— Вы — кто?
— Иван Алексеевич, я в некотором роде старая знакомая Ноябрины Михайловны, и так как ваш сын, как вы сами, верно, прекрасно знаете, сорванец, каких поискать, меня отрядили играть с ним…
— Играть? Во что?
— В прятки, — невинным голосом ответила я, неспешно приближаясь к Сереброву.
— Старая знакомая? — медленно выговорил он. — Откровенно говоря, сударыня, вы слабо напоминаете существо, к которому применимо слово «старая». Вы, верно, оговорились. Так что потрудитесь объяснить, кто вы и что здесь делаете. И я не помню, чтобы у моей сводной сестры Ноябрины водились знакомые вроде вас. Я вас слушаю очень внимательно.
Интонации Сереброва были упруго скованы, словно обручем, безукоризненной, вежливой сдержанностью. Даже сложно было представить, что этот человек, минуту назад столь обильно употреблявший словечки типа «овца», «чмо», «уроды», теперь столь непринужденно и избирательно, почти изящно, конструирует свою речь.
— Иван Алексеевич, мне бессмысленно объяснять, кто я, если вы все равно меня не знаете. Скажу только, что мы вместе были с Ноябриной Михайловной и ее семьей в Сочи, откуда они приехали по вашему вызову несколько дней назад. Я пришла в гости и застала полный аврал. Ваш сын очаровательный мальчик, но ему нужно поменьше инициативы, а то из этого получается полный дурдом. Если хотите, полюбуйтесь. Он — в комнате.
Только что очнувшаяся Ноябрина Михайловна смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Мне показалось, что она действительно поверила, будто Илюша в комнате.
Алексаша зашевелился у стены и стал сплевывать на пол.
— Пойдемте, Иван Алексеевич, да и вы, Камилла, — пригласила я. — Очень забавно.
Та провела по мне режущим взглядом. Такие, как она, всех людей мерят по своему образцу, и потому — уверена! — она начала расценивать меня как конкурентку. Несмотря на то, что она была законной супругой, а меня Серебров видел первый раз в жизни.
— Он там, — повторила я. — Мы играем с ним в прятки. Прячется он, как Чингачгук. Хотите — поищите.
— Ну хорошо, — первой откликнулась Камилла, и меня почему-то продрало по коже от того, как это было сказано. — Ваня, пойдем глянем… на сыночка.
И она принялась улыбаться, запуская в пространство такие фальшивые улыбки, что меня едва не передернуло.
Сильвер пожал могучими плечами и, покосившись на слабо шевелящегося Алексашу, буркнул что-то вроде: «Что ж молчали, уроды, что он там? Теперь вот сами виноваты… что мне под горячую руку…»
Ноябрина встала с дивана и, схватив меня за руку, быстро зашептала:
— Он что, Мария… он — действительно… он — опять нас разыграл?
— Он вообще большой шутник, насколько я поняла, — в тон ей отозвалась я и, не слушая дальнейших вздохов Клепиной, вслед за Камиллой и Иваном Алексеевичем направилась к злополучной двери Илюши.
О, я знала, что произойдет. Конечно, на это я и рассчитывала, когда показательно-бледная Камилла потянула на себя ручку двери и получила прямо в лоб такой удар стрелой, что не устояла на ногах и скатилась прямо на руки своему благоверному.
— Это тебе не перед камерой позировать, проститутка!.. — злорадно пробормотала я.
— Ой… что это… как… а-а… — бормотала та, пуча на серьезного Сереброва свои раскосые ясны очи. — Ваня… на меня… я умираю… это — киллер!..
— Какой киллер, кобыла! — рявкнул Серебров и, не мудрствуя лукаво, уложил «раненую» супругу на пол и ввалился в комнату. Я перешагнула через длинную ногу Серебровой и последовала за ним, еле скрывая нервный смех. Серебров прошелся по комнате сына, как слон по посудной лавке, несколько раз проговорил: «Илюшка, черт, я тебе сейчас задам! А ну, вылезай… со своими дружками-идиотами будешь шутки шутить!» Разумеется, он не снизошел до того, чтобы заметить растянутую на полу ниточку, и из стоящего на столе гробика тотчас же выскочил мертвец со своей сакраментальной фразой-напутствием, которую я услышала соответственно в седьмой, восьмой и девятый раз.