Гирин смотрел на меня с остолбенелой задумчивостью, наклонив голову набок. Потом склонил голову к другому плечу, как пожилой попугай, и проговорил:
— Так вот оно что, значит. И сыном уже заинтересовались. А я говорил. Я, между прочим, предупреждал Ивана Алексеевича, что бесконтрольно ребенок расти не может. Сколько эксцессов, боже мой! — Он всплеснул пухлыми ладонями. — Это же сущий беспредел, как говорят теперь. И что же натворил наш юный Серебров? По чести сказать, — понизив голос, хитро произнес Гирин и почему-то оглянулся на дверь, ведущую в соседнюю комнату, — мальчик тревожный. Сума ему, конечно, не грозит, в семье денег куры не клюют, но таки ж тюрьма!.. Вот в чем вопрос, — почти по-гамлетовски закончил он. — Не люблю я этого Илюшу. Не люблю.
— Абрам Ицхакович, примерно в то самое время, когда к вам приехала «Скорая помощь», Илюша вышел из дома в соседний магазин и пропал. Понимаете? Не вернулся, хотя прошло уже почти три дня.
— Исчез? — выговорил Гирин. — То есть как это… исчез? Куда?
— Ну, например, некоторые ваши соседи полагают, что он провалился сквозь землю, — отозвалась я, припоминая деда Бородкина, — в буквальном смысле.
Гирин непонимающе глянул на меня поверх очков:
— Сквозь землю? Ну, знаете… И что, прямо так до сих пор не вернулся?
— Вот именно.
— А куда же смотрит отец?
— А отец уехал. Нет его в России.
Гирин зацокал языком:
— А-та-та! Скверно. Ай как скверно! Боже ж ты мой, дожили! И вы думаете, что эта «Скорая» могла увезти ребенка? Да? Ну же, признаться, такая гипотеза могла бы быть не лишена вероятия. Тем более если вспомнить обличье того санитара, огромного, рыжего!.. Он — вполне мог, милая моя. Он похож на польского живодера. И при всем при этом, милая моя, санитара того зовут точно так же ж, как моего младшего зятя. Старший-то у меня Фима, он в Израиле, а вот младший — Иосиф. Подумать только!..
На лице гражданина Гирина отразилось неподдельное негодование. Казалось, он был раздосадован тем обстоятельством, что санитар Ося — тезка зятя, куда больше, чем исчезновением мальчика.
— Вы знаете что, милочка, — добавил он, — вы сходите к Сванидзе, Альберту Эдуардовичу. Я его дядюшку знавал. Прекрасный был человек, хотя и в КГБ работал. А племянник подкачал.
— Чем же это? — спросила я. Нелестные суждения о моем недавнем соседе по купе неожиданно задели меня за живое.
— Подкачал, — повторил Гирин. — Прокурорский он. Мы таких в тайге лопатами глушили. Такие, как этот Альбертик, всю жизнь в тени да в тепле отсиживались. В то время как другие… э-эх! На севере диком стоит одиноко, особенно утром, со сна!.. — неожиданно закончил он.
— А вы что, были политкаторжанином?
— Да был я, — нехотя отозвался Гирин. — На Колыме. И в дурдоме был. Хорошо выгляжу, правда? Так я вам скажу, девушка: в дурдоме все хорошо выглядят. Все. Особенно кто в смирительной рубашке. А к Сванидзе сходите. Может, он вам что и преподнесет. Он, между прочим, с Иваном Алексеичем, отцом Ильи, на ножах. И такой же таки гром на весь подъезд стоял, когда с неделю назад Илюшка проколол прокурору покрышки, и Альберт Эдуардыч обещал Илюшку отделать по-свойски. Я свидетель. Я слышал. На лестничной клетке Сванидзе ругался.
— Альберт Эдуардович обещал Илью наказать? — медленно вымолвила я.
— А то ж. Говорил, что посажу, дескать, тебя в мешок и отвезу на свалку, чтоб тебя, Илью то есть, там бомжи на закуску слопали.
— Он так говорил?
— Так он в ораторском пылу что угодно провозгласить может. Да вы у отца, у Ивана Алексеевича, спросите. Он на шум выскочил и Сванидзе едва не пришиб. Тот едва дверь захлопнуть успел. А Иван Алексеевич пообещал, что если тот тронет его сына, то он шавку прокурорскую — так Серебров выразиться изволил — пристрелит собственноручно. Вот такая у нас тут идиллия, — закончил Гирин. — Вы спросите у Иван Алексеича.
— Так он же уехал, я говорила.
— А, совершенно верно. Запамятовал. Память у меня, знаете, ослабла. Да и вообще здоровье не то стало. Не то. А эта «Скорая помощь»… — вернулся Абрам Ицхакович на накатанную колею.
— Благодарю вас, — кивнула я. — Не могли бы вы оставить мне ваш номер телефона? Мало ли что потребуется уточнить… и чтобы не приходилось беспокоить вас визитом.
— Да, конечно, — ответил Гирин, провожая меня до входной двери. — А к Сванидзе вы все-таки спуститесь. Он в квартире подо мною живет. Я его залил однажды, — добавил он и с сим, не прощаясь, захлопнул дверь. Эхо удара гулко раскатилось на весь подъезд. Это эхо, по всей видимости, сильно напугало невзрачного человечка с козлиной бородкой и в коротковатом, старого фасона, плаще мышиного цвета. Человечек поднимался по лестнице мне навстречу. Он вздрогнул и выронил чемоданчик прямо к моим ногам. После этого он не поднял чемоданчик, а смотрел на меня и остолбенело моргал.
Я наклонилась и подцепила чемоданчик пальцем.
— Вот, возьмите, — проговорила я.
— Спа-спасибо. Там… там инструменты, — невесть к чему сказал он.
— Вы — слесарь-сантехник? — улыбнулась я.
— Н-нет. Позвольте. Я не слесарь. Я — доктор. Врач. А почему… почему слесарь?
Я грустно улыбнулась и прошла дальше. Человек поморгал мне вслед и, засеменив, остановился перед квартирой Гирина. Весь его вид выражал испуг. Он посмотрел по сторонам и позвонил в квартиру Абрама Ицхаковича. «Кто?» — послышался деловитый басок хозяина. «Абрам Ицхакович, это я, Лакк», — ответил человечек и, пыхтя и отдуваясь, провалился в недра гиринской квартиры.
Л-а-к-к. Смешная фамилия, и еще смешнее он ее выговорил: по буквам, чтобы каждая звучала в отдельности.
Впрочем, размышления о смешном коротком человечке с еще более смешной и короткой фамилией Лакк быстро оставили меня. Не до того.
Я остановилась посреди лестничного пролета и задумалась. По сути, сообщение Гирина о крупной ссоре Сванидзе и Серебровых могло объяснить то внимание, с которым Берт Эдуардович отнесся к факту исчезновения мальчика. Он точно так же опасался, что подозрения падут на него, и Иван Алексеевич Серебров, с его крутым нравом, короткий на расправу здоровяк, доставит бедному прокурорскому работнику массу неприятностей. Еще бы, обещать мальчишке посадить его в мешок и отвезти на свалку, чтобы Илью «слопали на закуску бомжи», — это мог ляпнуть только человек с языком ну совершенно без костей. Как у Альберта Эдуардовича Сванидзе.
Я вспомнила бегающие глаза Берта, когда он вместе с Ноябриной Михайловной Клепиной вошел в наш офис. Я вспомнила его подрагивающие руки, из-за чего он, собственно, пролил кофе на новый ковер светлых тонов. Предательская мысль посетила меня.
…А что, если в самом деле? Почему бы и нет?
Он? Но зачем? К чему усложнять себе жизнь? Я знала Берта Сванидзе не так давно, но успела его изучить. В сущности, это был очень неплохой человек. И едва ли он подходил на роль похитителя детей. А даже если и причастен к исчезновению Илюши каким-то боком, то вряд ли это произошло по его злому умыслу. Это могло произойти только в одном случае: на него кто-то надавил. Но в любом случае, так или иначе, нужна была встреча со Сванидзе. И — разговор начистоту.