«А эта бедняжка замуж за него вышла…»
Я гашу поле внимания. Мне ни к чему слушать всякий бред.
* * *
«Ну что ты, что ты, Рома» — Ирочка гладит меня, целует. — «Ты сильно расстроился, да? Сильно, я же вижу»
«Да ладно, переживу»
Но себе самому врать незачем. Меня неожиданно сильно царапнуло там, в вернисаже этом шарообразном… И даже не мнение этих дамочек, нет — то, какими видит нас этот несомненно талантливый художник.
— А ты как думал, Рома? — Ирочка переходит на звук. — У тебя очень грязная работа. Грязнее только у ликвидаторов. Ты не замечал, что больше половины из них одиноки, несмотря на солидный возраст?
Да, это правда. Я как-то не вникал, но ведь это правда. Опалённые злом…
Дробный топоток маленьких ножек прерывает мои душевные терзания. Мауна уже вполне освоила движение по горизонтали, и теперь все предметы в доме, не поднятые на достаточную высоту, обречены на гибель. Что касается Нечаянной радости, то пока быстрота реакции и умение летать спасают её от ощипывания заживо.
— Иди ко мне, моя дочура! Выспалась, да?
— Папа! — радостно произносит по-русски дочура. — Дай!
* * *
— …Я понял, в чём дело. Вот на Земле один человек сказал замечательную фразу: «красота спасёт мир».
Мы обедаем на веранде, в которую превращается одна из комнат после того, как боковые стены частично втягиваются внутрь. Веранда, впрочем, надёжно затянута сеткой, покуда непреодолимой для нашей дочери. Так что опасаться нечего… Нечего опасаться?
— Хм… — Ирочка смотрит задумчиво. — И у нас есть похожая идея. Её высказал очень давно один ангел, философ. Кстати, и у сэнсэев вроде как тоже.
— Ну вот. А у «зелёных» этой красоты изначально не хватало. Жестокий мир…
— Не преувеличивай. Во-первых, все дикари вообще больше заняты своими сиюминутными делами и окружающую красоту часто не воспринимают. Во-вторых, нам мало что известно о изначальной природе планеты Истинно Разумных. Когда мы получили первые снимки Оплота Истинного Разума из космоса, там уже было море теплиц.
— А сэнсэи?
— И даже сэнсэи обнаружили их, когда от дикой природы мало что оставалось. Города и плантации, а больше пустыни.
Мауна, вся перемазанная в яйце, ворочает ложкой в салате. Вообще-то она уже наелась, да и ложкой пока не владеет в должной мере. Но папа и мама едят ложками, и дочуру тоже заинтересовал сей блестящий предмет.
— Доча, не вываливай на стол! Оставь, говорю! — Ирочка отнимает ложку у ребёнка. Дочура несколько мгновений размышляет, не стоит ли зареветь, так, чтобы впредь маме было неповадно — ангельские детишки умеют визжать как и не снилось человечьим. Но питающаяся с блюдца Нечаянная радость отвлекает её, и Мауна тянется к зверюшке с явным намерением заключить в объятия. Летучая соня возмущённо верещит, подпрыгивает и хлопает крыльями. Режим питания дело святое, и нарушать его… беспредел!
— Да-а, с вами и не поужинаешь толком, мои родные, — улыбается Ирочка. — Ну я-то ладно, могу и на кухне перехватить, а вот папа наш того и гляди, летать не сможет от голода.
— Пустяки! — бодро отвечаю я. — Я в лесу кой-чего пожевал, прямо с веток. Живут же как-то ночные садовники!
Мы оба смеёмся, но я уже улавливаю…
— Я с работы хочу уходить, Рома, — Ирочка смурнеет. — Всё, не могу, надоело.
Я в замешательстве молчу. Вообще-то моя супруга там у себя в авторитете как бы…
«На мой авторитет там пара-тройка покруче есть» — жена смотрит грустно. — «Я сделала всё, что могла. Это на Земле люди всю жизнь таскаются на опостылевшую службу, делая вид, что работают. Мне это зачем?»
«И когда ты намерена?»
«Да вот завтра у нас там большой учёный совет. Думаю напоследок стряхнуть пыль с дутых авторитетов»
Ирочка фыркает.
«Всё-таки мы во многом схожи, Рома, и люди, и ангелы. Для того, чтобы прослыть авторитетом, надо, чтобы тебя признали несколько единомышленников, и всё. Ты меня уважаешь, я тебя уважаю — мы с тобой уважаемые ангелы, коллега!»
Ирочка вздыхает, прижимается ко мне.
«Ладно, муж мой, давай спать. Завтра у меня будет трудный день»
«Опять трудный… Похоже, лёгких дней у нас вообще не бывает»
— Папа-мама! — на сей раз Мауна поёт и щебечет по-ангельски. — Спать, быстро!
Мы с женой переглядываемся. В глазах Ирочки пляшет смех.
«Указания контролёра ситуации следует исполнять, Рома. И попробуй только отлынивать!»
И мы хохочем, звонко и весело. Господи, как я счастлив!
* * *
Танцуют, танцуют свой бесконечный танец размытые цветные пятна. Переплетаются, извиваются, сообщая мне то, что было, есть и будет во Вселенной. Иероглифы, доступные для прочтения немногим, и в их числе одному пернатому, бывшему человеку и биоморфу… Как я всё это понимаю? Этого я не знаю, я не Создатель этой Вселенной, я просто умею читать…
Взрыв! Огромная голубая чаша до горизонта…
Взрыв! Круглится бок планеты…
Взрыв! Ласково греет светило…
Взрыв! И мириады звёзд светят мне в лицо…
* * *
— … Я недоволен тобой, Семь тысяч сто восьмидесятый. Всё переделать! И при этом реинжектор должен быть готов в срок!
Сотрудник стоит передо мной в полный рост, а не на карачках — я не Бессмертный, Носящий имя, и он не какой-нибудь десятизначный.
— Мой господин, ты волен меня наказать. Но переделывать уже некогда.
Я смотрю ему прямо в глаза, и он их не отводит.
— Да, да. Порезать всё плазменными резаками недолго. Но вот смонтировать вновь мы не успеем ни при каких обстоятельствах. Меня, разумеется, отправят в жерло плазмотрона. Но и тебя вслед, мой господин. Вряд ли Великий и Мудрый будет разбираться.
Я медленно сглатываю.
— Ты… ты понимаешь, что говоришь? С такими дефектами сдать реинжектор?! Реактор выйдет на разгон и не остановится. Ты понимаешь, что будет взрыв?
— Как будто, если мы сделали бы всё правильно, взрыва не было бы.
Семь тысяч сто восьмидесятый смотрит мне в глаза, не опуская взора. Ну, наглец!
— Ты дури нажевался, что ли?
— Пятьсот двадцать пятый, ты главный инженер проекта. Если ты сейчас скажешь, что это энергореактор, я рассмеюсь тебе в лицо.
Я просто не нахожу слов.
— Да, да, и не смотри так. Я никогда не сказал бы тебе того, что скажу сейчас, если бы не был припёрт к стенке. Это бомба, Пятьсот двадцать пятый. Натуральная кварковая бомба, причём неслыханной мощности. Этого не понимают мои монтажники, но ты это знаешь точно.