— Эйе, отворяйте! — два здоровенных нукера забарабанили в створки ворот рукоятями нагаек. — Здесь Тудан-нойон, посланник самого величайшего Бату-хана!
— Почему они не открывают, Еруслаб? — спросил Тудан, обернувшись к князю.
— Стало быть, опасаются твоих жеребцов стоялых, — хмыкнул Ярослав. — Всё-таки женская обитель это.
Тудан ухмыльнулся, но промолчал. В этот момент калитка, врезанная в ворота, отворилась, и на пороге возникла тоненькая фигурка в монашеском тёмном одеянии.
— Отойдите от ворот, ребятишки. — неожиданно глубоким голосом сказала женщина, и — странное дело! — нукеры безропотно отодвинулись. Фигурка будто поплыла к всадникам, ступая по снегу легко и неслышно.
— Здрав будь, великий князь. И тебе того же, нойон Тудан, — произнесла женщина, подойдя вплотную. Огромные, невероятной глубины глаза настоятельницы будто излучали внутреннее сияние, завораживали, затягивали… Молодой племянник хана Берке даже дышать перестал — вот ведь, бывают же на свете такие дива…
— Вот это настоятельница сей славной обители, преподобная мать Евфросинья, — представил князь, разом нарушив колдовское наваждение. — А это славный нойон Тудан, это вот племянник Берке-хана, молодой Худу-хан…
— Ну, здравствуй, Худу, — обратила свой взор к молодому монголу Евфросинья, и парень снова едва не перестал дышать. — Рада видеть тебя в нашей обители. Проходите, гости наши. Ты тоже, Ярослав Всеволодович.
Настоятельница повернулась и пошла назад, и только тут Тудан сообразил, что никто и не собирается отворять ворота.
— Так нельзя, женщина! Я посланник самого Бату-хана! Эти ворота должны быть распахнуты настежь передо мной и моими воинами!
— Твоим воинам тут вообще не место, Тудан-нойон. Я пригласила только вас троих, — обернулась уже у калитки Евфросинья. Князь даже сглотнул — спрашивается, зачем так-то дразнить огонь? Серебряная пайцза против золотой не устоит…
— Кому и где место, решаю я! — надменно произнёс Тудан.
— Так полагаешь? — спокойно улыбнулась настоятельница, и молодой Худу судорожно сглотнул — нет, не бывает таких женщин… — Впрочем, не будем спорить. Я велю открыть ворота.
Тоненькая фигурка исчезла в калитке, и спустя несколько секунд ворота неожиданно плавно и бесшумно распахнулись — должно быть, петли постоянно смазывали.
Тудан кивнул, и двое нукеров — те самые, что колотили в створки — первыми двинулись вперёд. Однако в воротах кони внезапно захрапели, попятились, мотая головами. Один из нукеров в сердцах хлестнул животное нагайкой, в ответ конь дико заржал, крутанулся на месте и боком повалился в снег, придавив всаднику ногу.
— А, злые мангусы! — выругался второй нукер, соскакивая с коня. Широко шагая, двинулся в ворота, и вдруг упал носом в снег. Точно наткнулся на натянутую верёвку, невидимую простым глазом.
— Ну вы идёте уже, гости мои? — спокойно наблюдая за сценкой, произнесла Евфросинья, стоявшая теперь посреди двора обители. Худу громко сглотнул, Тудан со свистом втянул воздух.
— Так! Вы все, идите в Суздаль, там ночуете. Завтра утром явитесь сюда!
— Слушаем, господин! — поклонился старший нукер охраны.
— Вы також свободны! — отдал в свою очередь распоряжение собственной охране князь Ярослав, и русские витязи направились вслед за монголами. Оставшись втроём, гости переглянулись, и вдруг Тудан первый спешился, за ним и князь Ярослав с Худу оставили сёдла. Ведя коней в поводу, все трое осторожно прошли в ворота. Никакой верёвки там не оказалось, чего и следовало ожидать.
— Отдайте своих коней сёстрам, они позаботятся, — Евфросинья снова улыбалась спокойной, загадочной полуулыбкой. — Прошу в дом.
И уже в который раз Худу перестал дышать, встретив взгляд огромных, невероятно глубоких глаз. Значит, не врут сказки, и такие женщины всё-таки бывают на свете?
— … Далеко ещё?
— Уже не так далеко.
Кони осторожно пробирались через бурелом, едва видимый под снежной шубой. Впереди шли двое пеших урусов, тыкая длинными жердинами перед собой, прощупывали дорогу. Бурундай то и дело зло косился на Охрима Бобра, восседавшего в седле монгольского коня — заставить бы этого идти пешком! Нельзя, он должен указать дорогу…
Охрим смотрел перед собой безучастно. Руки его были прикованы к луке седла недлинными цепями, так, что управлять конём можно, а вот меч взять не получится. Равно и соскочить с коня. Впрочем, для страховки конь, везущий уруса, был привязан за седло длинным волосяным арканом, конец которого был закреплён на луке седла позади идущего, так что любая попытка побега исключалась.
Бурундай с тревогой смотрел на небо — солнце уже клонилось к западу, короткий зимний день заканчивался. Первый уртон [древнемонгольская мера длины, примерно 30 км] конница Бурундая прошла быстро, но по мере углубления в дремучую чащобу темп продвижения стремительно падал. За последний час одолели две версты, не больше…
— Ты лжёшь, урус! — не сдержавшись, зарычал Бурундай. — Как коназ-волк выходит из своего логова? В таких местах жить невозможно!
— Я не лгу, — угрюмо, но твёрдо возразил Охрим. — Ежели б Мстислав устраивал станы свои в легкодоступных местах, так полагаю, ты бы уже давно нашёл его, хан.
На это возражение Бурундай не нашёл, что ответить. Действительно, похоже на правду…
— Что ж, продолжать движение! Идти тихо!
Полководец оглянулся. Да, нехорошее место. Тумен растянулся на узкой, еле заметной тропе, и сейчас толпа пеших лесовиков с рогатинами, пожалуй, могла бы нанести серьёзный урон непобедимым монгольским воинам. Нет, пожалуй, не рискнёт коназ-волк ударить. Слишком неравны силы…
Непролазный ельник кончился внезапно. Впереди лежала обширная поляна, покрытая рядами шалашей — целый шалаш-городок. Ни единого дымка…
— Угли сегодняшние, Бурундай, — к полководцу подъехал начальник сотни разведчиков. — Они ночевали здесь, точно.
— Ну и где же?..
— Они ушли утром по другой тропе, — сотник махнул рукой в сторону противоположного края поляны.
— Ты знал, что тут есть ещё дорога? — обернулся Бурундай к пленнику-провожатому.
Охрим Бобёр смотрел угрюмо, но по-прежнему непоколебимо.
— Я ходил токмо по этой, хан. Других не ведаю.
Бурундай прищурился.
— Считаешь себя самым хитрым, урус? Как вы это там говорите: «и волки сыты, и овцы целы»? Не получится. Мы отпустим тебя и твою семью только после того, как возьмём коназа Мастислаба.
— Ну так возьмите, за чем дело стало? — криво ухмыльнулся Охрим. — Я сделал, что мог. Остальное дело ваше…
Хлёсткий удар нагайкой рассёк щеку пленника.
— Ты, похоже, договоришься, урус!
Бурундай вновь посмотрел на небо, где уже вовсю горел золотистый закат. Проклятый урус… Проклятые урусы… Выбраться из этой дремучей чащобы засветло нечего и думать, а темноте тут и шагу не ступить…