— А есмь надежда, боярин?
— Ну, ты! — осадил книжника Олекса. — Говори, да не заговаривайся!
Плечи Савватия опустились, и голова поникла.
— Поганые Тверь взяли. Всех убили поголовно. И молодого князя Ярослава Ярославича тож.
Боярин со свистом выпустил воздух.
— Так, стало быть. И князя Ярослава Всеволодовича не миновала чаша сия…
— … От князя Михаила весть прибыла.
— Давай сюда!
Князь Георгий взял капсулу голубиной почты, извлёк скатанное в трубочку письмо, развернул тонкую бумажку.
— Ну, слава Богу, добрался Олекса Петрович до Чернигова! — подал голос находившийся в горнице князь Василько: зашёл погреться к дяде, да и обговорить кой-чего не грех. — Что там пишет Михаил Всеволодович?
— Пишет… Да ничего пока, считай, не пишет. Добрались послы, отправлены обратно с подарком. Голубей преподнёс им Михайло Всеволодович.
— Это добро. Связь наладим, голуби по нынешним временам… А насчёт подмоги?
— Экий ты быстрый, — усмехнулся Георгий. — Ну, сразу не отказал, и то хлеб. Больше никаких вестей? — обернулся князь к гонцу, доставившему послание.
— Больше ничего. Нет никаких вестей, княже. Ниоткуда нет.
Старший витязь, из тех, что ежедневно наведывались в тайную избушку с голубятней, смотрел виновато, точно был причиной отсутствия всяких новостей.
— Ладно. Идите! — князь Георгий устало мотнул головой.
Когда гонец, топоча подкованными сапогами, вышел за дверь, заговорил князь Василько, сидевший возле печи, грея озябшие ладони о горячий камень.
— А какие ещё вести ждёшь ты, дядя? Ростов взяли поганые, Углич тоже… Переяславль дотла сожгли, Дмитров… Откуда вести?
Георгий Всеволодович нервно дёрнул щекой, но промолчал. Племянник был прав. Из всех городов Северо-восточной Руси уцелели только Ростов и Углич, ограбленные до нитки, но по крайней мере не сожжённые дотла. Да ещё Ярославль был цел покуда, и крепость Кострома вроде как, но обольщаться не следовало: падение их дело ближайших дней. Кольцо сжималось.
Оставалось, правда, ещё Белоозеро, на краю света. Связь с ним шла кружным путём, через Ростов, поскольку голубей из Белозерска не было в хозяйстве Ропши.
— Не доберутся они до Белоозера, не бойся, — словно прочёл мысли племянника князь Михаил. — Далеко больно, а добыча невелика. Да и леса тамошние непролазны к весне.
— Леса под Владимиром тоже не слабые, однако повсюду пролез Батыга, — Василько оторвался от печки. — Ладно, пойду я.
— Погоди… — князь Георгий зашарил под лавкой, извлёк большую бутыль тёмного стекла. — Выпей со мной, Василько Константинович. Уважь дядюшку.
Василько снова сел на лавку.
— Не след бы пить нам, дядя. Голова трезвой во всякий час нужна.
— Осуждаешь? — князь Георгий достал два серебряных кубка. — А ты не осуждай.
Георгий Всеволодович откупорил бутыль, налил в кубки тёмного красного вина, в полутьме казавшегося чёрным.
— В тот день, как девять дней Агафьюшке моей и сыночкам было, закрутились мы, дохнуть некогда было… Так и остались не помянуты они… Пей давай!
Василько, поколебавшись, взял кубок.
— Земля им пухом, дядя.
Выпили, не закусывая. Помолчали.
— Я часто думаю теперь про сон тот, что Феодулия… Евфросинья, то есть, в детстве видела.
— Про геенну огненную и мрак кромешный?
— Ну. Получается, что предвидела она? Сквозь время зрит?
— Не знаю, дядя. Вполне даже возможно.
Георгий вновь наполнил кубки.
— Давай-ка ещё выпьем, Василько. Неизвестно, сможем ли ещё когда.
Василько, поколебавшись, выпил. Решительно поставил кубок на стол.
— Пойду я, Георгий Всеволодович. Мне ещё надобно на вышку…
— Погоди, я с тобой, — князь Георгий налил себе ещё, выпил залпом. — Пойдём.
На улице было уже совсем темно. Морозный воздух немного отрезвил, отогнав на время винные пары, уже затуманивавшие головы. Стражники при виде обоих князей вскочили, двинулись разом, привычно беря в конверт.
— Дни длинные становятся. Весна скоро, — Василько шагал сбоку от дяди, уже слегка пошатывавшегося.
— Весна… Да… Увидеть бы ещё раз траву зелёную… Сможем?
— Да что же это, дядя! — не выдержал Василько. — Нельзя так, право! Ты князь великий, не кто-нибудь!
— Здесь обождите! — строгим трезвым голосом приказал Георгий охране. — На вышку мы с Василько Константинычем вот полезем.
Голос был слишком строгий и трезвый, чтобы можно было обмануться.
— Может, не надо, дядя? — спросил с беспокойством Василько.
— Может, надо!
Сторожевая вышка, срубленная из трёх самых высоких сосен, неошкуренная и решётчатая, возвышалась над дремучим вековым лесом, укрывшим русскую рать. Надолго ли укрывшим?
Ступени скрипели, но стояли не шатаясь — вышка была собрана на кованых гвоздях, и гвоздей не пожалели. Умеет строить князь Георгий Всеволодович, подумал Василько, поддерживая дядю в очередном пролёте. Вот пить не умеет. И воевать не умеет, если честно. А впрочем, неизвестно, смог бы кто иной сделать что-либо на его месте…
На верхней площадке было холодно, свистел морозный ветер. Февраль на Руси месяц зимний. Часовой в необъятной дохе казался копной сена, поставленной тут неведомо зачем.
— Ты вот что, малый, — обратился к часовому князь Георгий. — Ты пожди-ка нас внизу. Давай, давай, великий князь тебе говорит! Вот когда я внизу буду, ты сюда поднимешься. Иди уже!
— Иди, Вячко, — подтвердил князь Василько, видя колебания часового.
— Добро, княже.
Ратник медведем полез вниз, каким-то чудом не падая в своей дохе. Василько поёжился — тепло, пришедшее от пары кубков вина, улетучивалось на глазах, морозный ветер пробирался под одежду.
— Говори, дядя.
— Что говорить?
— Ну зачем-то ты услал часового?
Князь Георгий помолчал.
— Нечего мне сказать тебе, Василько. Я всё думаю, думаю сейчас… Нет выхода. Надежда на чудо одна.
Помолчал, собираясь с мыслями.
— Знал бы ты, как охота мне сейчас раскрыть руки, аки крылья, и полететь… Как в детстве снилось, будто летаю я.
Снова замолчал. Василько Константинович почувствовал настоящий озноб.
— Хочу, и не могу. Нельзя мне взлететь, Василько. Грехи к земле тянут. И вниз сигануть нельзя. Князь я, себе не принадлежу.
Георгий вздохнул.
— Ладно, пойдём вниз. Подышали малость, и будет…