Ясно было одно — Рон не сможет и дальше оставаться на своем посту. Мы сместили Рона; Алистеру поручили написать заявление об отставке и дать интервью телевидению. Немало труда потребовалось, чтобы измыслить уважительную причину отставки; на раскрытие истинной причины Рон, конечно, не согласился. Сразу после интервью мы спровадили его в Лонглит, на одну из загородных баз отдыха компании «Сентр парке». Сотруднице пресс-службы Хилари Коффман вменили в обязанность защищать Рона от журналистов. Рон пытался удержать позиции лидера партии Уэльса, но к уик-энду понял, что и с ними придется распрощаться.
Трудно объяснить, почему одним министрам скандалы рушат карьеру, а другим не рушат, даже если имеют сходство со скандалом Рона Дэвиса. Буквально через несколько недель после его дела разразился скандал с Ником Брауном. Некий бывший следователь продал таблоиду «Ньюс ов зе уолд» историю о Нике Брауне и мальчиках по вызову из «S&M». Выбор следователя показался Тони несколько странным; как бы то ни было, Ник остался в должности, а Рон за «секундное сумасшествие» поплатился карьерой. Возможно, Ник выстоял отчасти потому, что, вняв совету Алистера, сотрудничал с «Ньюс ов зе уолд» в написании статьи.
Сага под названием «Шеригейт» [188] (2002), касающаяся покупки двух квартир в Бристоле, излагалась уже много раз, причем людьми куда более сведущими, чем ваш автор. Посему не стану ее пересказывать. Впрочем, она интересна как пример патологии, присущей подобным историям. Для меня все началось в ноябрьскую субботу, в два часа дня. Раздался звонок из пресс-службы. Я был с детьми в магазине игрушек в Хелмсли, что в Северном Йоркшире. Газета «Мэйл он санди» прямо по телефону выдвинула двадцать обвинений в адрес Номера 10. Ответы требовались к пяти вечера. Счет субботним дням, начатым с детьми на детских площадках Западного Лондона и безнадежно испорченным такими вот звонками, давно мною не ведется. Скажу только, что всякий раз, когда в субботу после обеда звонит мой мобильник, внутри у меня все обрывается. Такой звонок означает очередную «ловушку-22». Газетчики требуют детальных ответов на все вопросы; на подготовку — считанные часы. Не дашь ответов — история появится в прессе под видом правдивой. Какая разница, что события происходили много лет назад; какая разница, что документы находятся за двести миль, что за несколько часов не докопаться до правды? Велико искушение отрицать абсолютно все — тогда «материал» либо не пойдет в номер, либо пойдет с пометкой о вашем несогласии. Есть одно «но»: такая статья непременно еще аукнется. В ваших ответах обязательно обнаружатся фактические расхождения, не все подробности будут вами охвачены. Это неминуемо, а журналисты найдут к чему прицепиться. Уж лучше стерпеть боль обвинения; прежде чем отвечать журналистам, собрать информацию, а собравши, не утаивать. Как правило, «самое жареное» — это не столько история как таковая, сколько реакция на нее политика и обвинение во введении прессы в заблуждение.
Не устаю дивиться, насколько трудно выяснить истину. Воспоминания сильно разнятся, газетные статьи состоят из намеков, память шутит шутки. В декабре 1997 года мы с Джереми Хейвудом были отправлены в Казначейство. Требовалось задать Джеффри Робинсону, секретарю Казначейства, несколько вопросов касательно его офшорного фонда, свежеобнаруженного СМИ. Сам Джеффри только что вернулся из Польши, где выступала его жена — оперная певица. Переговоры длились не один час; Джеффри то и дело выбегал из комнаты, мы общались в основном с его адвокатом и бухгалтером, и в итоге вернулись в Номер 10, можно сказать, несолоно хлебавши. Сами-то мы считали, Джеффри ничего плохого не сделал; но слишком многие вопросы остались без ответов, что дало журналистам возможность еще не одну неделю спекулировать на этой теме. Джеффри пригрозил им иском по делу о клевете, и в результате статьи о нем опять обосновались на первых полосах. Позднее интервьюировать Джеффри был назначен секретарь Кабинета Ричард Уилсон, но преуспел немногим больше нашего. Как видите, даже внешнего сходства заявлений с фактами добиться достаточно трудно.
По опыту знаю: если скандал случился, надо сразу обрубать концы. Виновник приносится в жертву безо всякого снисхождения. Ни в коем случае нельзя оставлять на правительственном теле гангренозный орган — резать его, резать и еще раз резать. Так, Джо Мур была добросовестным работником, верным членом партии — но, увы, допустила серьезную оплошность, а именно недооценила ситуацию, по ее собственным словам. В общем, 11 сентября она отправила в пресс-офис министерства электронное письмо, в котором утверждала, что нынче хороший день для похорон плохих новостей [189] . Лишь несколько недель спустя, когда текст просочился в прессу, мы поняли всю фатальность промаха. Тони решил не увольнять Джо, ограничиться выговором и заставить ее публично извиниться. Это была ошибка. Жестокая подковерная борьба специальных консультантов с госчиновниками, та самая, в ходе которой пресса узнала об электронном письме, продолжилась и в начале следующего года принесла очередной плод. Тогда-то и пришлось уволить сразу и Джо Мур, и нашего спикера Мартина Сиксмита, бывшего журналиста. Двойная отставка далась тяжело, поскольку Сиксмит передумал уходить. В итоге дело о «хорошем дне» стоило нам заодно и потери непременного секретаря Ричарда Моттрема и министра Стива Байерса. Стив даже в Парламенте выступал в свою защиту; впрочем, было ясно, что ему не выжить. Справедливости ради надо сказать, то была достойная отставка; перефразируя известную характеристику современниками низложения Иакова I, я записал в дневнике: «Он простился с местом достойней, чем служил» [190] . Таким образом, мы подвергли правительство скандалу длиною в шесть месяцев; скандалу, которого можно было избежать, если бы Джо уволилась в октябре — каким бы несправедливым ни выглядело это увольнение. По словам Макиавелли, «обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробовали как можно лучше» [191] .
В политике издание спецдиректив или подача исков о клевете с целью разделаться с убийственным репортажем практически всегда имеет обратный эффект. Майкл Леви в июне 2000 года выдал такую директиву — хотел обезглавить статью о своих налоговых махинациях, которая вот-вот должна была появиться в «Санди таймс». Суд же «завернул» бумагу Майкла на том основании, что Майкл — персона публичная; таким образом, вместо того чтобы замять дело, угрожающая директива раздула его до масштабов главной новости.