Каждый предмет украшала желтая бумажка. Бумажки еще на той неделе налепил несимпатичный человек с козлиным лицом и рыжей козлиной бородкой.
На подоконнике сидела одетая барышня и качала ногой. На барышне, к счастью, желтой бумажки не было. Может, кстати, потому, что она нанялась на «Фабрику фильмов» всего три дня назад. Рядом на стуле сидел М.Р. Маллоу и тоже качал ногой.
— К четырем, — обрадовал Д.Э. Саммерс, и отдал шляпу Бобби, — приедут за ширмой. Сегодня звонили.
— А завтра за доспехами приедут, — сказал М.Р. — Вроде бы. Что у тебя с наличными? У меня три.
— У меня четыре тридцать.
Джейк сел на подвернувшийся табурет.
— Заплатим за квартиру половину и неделю протянем. Какнибудь.
— Половину нельзя, — нахмурился компаньон. — Опять скажут, что это плата за одного, а второго выкинут на улицу.
— Ну, влезу ночью в окно, — отмахнулся Джейк. — Переживем.
— День переживем, два переживем, — проговорил Дюк, — а потом будет, как в прошлый раз?
— А что было в прошлый раз? — с интересом спросила барышня.
— Да если бы только в прошлый! — меланхолически отозвался Дюк. — Так уже раз десять было. Начнется ипохондрия, неврастения и прочая мерихлюндия. От того, что каждую минуту другого жильца впустить могут!
— Не начнется, — попробовал отбиться Джейк. — Ладно, начнется. Но ненадолго.
— Конечно, ненадолго! — Дюк встал с подоконника и встал перед компаньоном, сложив руки на груди. — Потому что потом неделя кончится и выкинут уже обоих!
— У меня два бакса есть, — сказала барышня и перестала качать ногой.
— Спасибо, Джорджи, спасибо, друг, — сказал М.Р. и грустно улыбнулся. — Купи себе обед. Два бакса не спасут нашу богадельню.
В этот момент открылась дверь и вошел плотный мужчина в длинной рубахе навыпуск, картузе и с бородой, расчесанной на две стороны. Он тяжело дышал и свистел мясистым носом. Обвел комнату взглядом. Взгляд остановился на бутылке красного и двух бокалах под столиком у окна и сделался ужасен.
— Это же декорации! — возмутился Дюк.
Мужчина стал поворачиваться в его сторону, но на полпути обнаружил Д.Э. и задвигал подбородком.
— Мистер Свистунофф! — Джейк молитвенно сложил руки. — Честное слово, завтра!
— В грех, в грех меня вогнали! — простонал мистер Свистунофф с адским акцентом. — Теперь в гроб хотите вогнать! Деньга из казны общинной! На прибыль, старый дурак, надеялся! Думал, возьму тысчонки три на доброе дело, Господь не осудит, да и верну потом с процентами!
— Никанор Ивановитч! — старательно выговорил Д.Э. — Афиши же!
— A, izydi, paskudnik! — выругался тот, грозя толстым, как сарделька, пальцем. — Сказал — никаких!
— Ну, Никанор Инаво… тьфу ты!… мистер Свистунофф! Ну мы же заработать не можем, если о нас не знает никто!
— Чтобы о нечистых делишках да промеж собой не прознали? — возопил человек с трудным именем и затряс бородой. — Не верю!
После этого он прибавил какое-то длинное, не особенно мелодичное и крайне сложное для повторения выражение, в котором встречалось «matj». Несколько раз он замахивался на Ланса Э. Лауда, отчего тот подавался назад и делал шаг в сторону, прикидывая про себя, что где-то тут должен стоять табурет, о который нежелательно спотыкаться, но зато крайне удобно подставить под ноги кому-нибудь еще. Рука мистера Свистунофф и нога Д.Э. Саммерса были примерно одной толщины.
Барышня на подоконнике осторожно отодвинулась таким образом, чтобы оказаться за спиной М.Р. Маллоу.
— Нет, нет, — успокоительным тоном сказал тот, адресуясь к Свистунофф. — Никто не собирается вас обманывать. Дайте нам времени до завтра, мы вернем половину.
Свистунофф опять высказался патетически.
— Вторую — через месяц! — пообещал Джейк. — Вы поймите, это большая сумма, мы не можем достать сразу все, как бы ни хотели! Две части, мистер Свистунофф! Две? Да?
— Половина, — добавил Дюк, — и вторая половина! Да?
Никанор Ивановитч ругался долго, воздевая руки потолку, утыкая их в мощные бока, тряся бородой и спрашивая что-то на своем непонятном языке. Однако, в ответе, судя по всему, не нуждался. Потом опять обозрел обстановку, нагнулся, кряхтя и держась за спину, под стол с барах… с декорациями, вытащил оттуда расписную супницу и с ней ушел.
— Завтра! — грозно сказал он, уже почти закрыв за собой дверь, и убедительно погрозил горшком. — Да не половину, а все!
Дверь за ним захлопнулась с громким стуком. Д.Э. нашел табурет и брякнулся на него. М.Р. продолжил качать ногой.
Случилось все так:
Никанор Ивановитч Свистунофф (познакомились с которым благодаря одной забавной случайности) был, кажется, русский, но сам себя называл молоканином. Д.Э., как услышал про молокан, аж закашлялся. Потом уже, когда дело было в шляпе, и компаньоны вышли из дома Свистунофф на улицу, Дюк спросил:
— А что?
Джейк, которого, едва хлопнула за спиной дверь, скрючило пополам, только рукой махал.
— Ничего! — стонал он и опять начинал хохотать. — Ничего!
— Хорошенькое «ничего»! — обиделся М.Р. — Рассказывай быстро, я тоже посмеяться хочу!
— А то, — выговорил Д.Э., икая, хлюпая и вытирая выступившие слезы, — молокане! Это почти как мой папенька, только другое немного! А-ай! О-ой! Мамочка!
С ним еще долго такое продолжалось, но М.Р. узнал: молокане — это вроде баптистов, и вроде бы из них много народу как раз в баптисты, когда они из России по разным странам подались, и перешло, и как будто молоканами называются от того, что в пост moloko пьют, а молоко, говорят, духовное, им Господь питаться завещал, икон не признают, человека образом Божьим считают — в общем, повезло, аж сил нет.
— Ты хоть понимаешь, что мы сделали? — плакал от такого веселья Джейк. — Мы уговорили святошу дать нам денег на фабрику неприличных фильмов!
Р.Т. Козебродски очень хотел разных фильмов, но отчего-то неприличные сценарии получались у него лучше всего. Потом он увлекся и о философских размышлениях забыл. Дело, которым занимались двое джентльменов, было законным, было интересным и при этом отнимало много сил.
— Постой, — сказал Дк. — А как ты ему объяснил-то?
Джейк остановился.
— Ну, — сказал он, — я ему, что такое кинематограф объяснил, потом сказал, что наша картина сатирическая, пороки бичует, в частности, сладострастие. Потом уже про то, что нас надули с помещением — взяли деньги за аренду, дали расписку и адрес. И что адрес оказался его. И что этот, как его, которого мы с тобой с карниза снимали, от горя с ума сошел, и от этого голый за окно полез: с жизнью счеты сводить. Потому, что съемки были его единственной надеждой заработать на кусок хлеба жене и детям.