У Жислен такой вид, будто она сделала глубокий вдох и боится выдыхать. Явно сильно встревожилась. Но, конечно, не слова мальчиков ее так напугали, ведь по-креольски Жислен не знает почти ничего. Ее насторожило, что Филипп вообще чирикает по-креольски chez Lantier – и в пределах слышимости Père Лантье, – и вдобавок со своим черным-пречерным гаитянским дружком, которого папа не может терпеть в доме, не выносит, когда тот дышит здесь… выдыхая заразу, превращая франко-мулатский воздух в неговский.
Вот креольские мальчики уже на кухне, хлопают дверцей холодильника, бренчат ящичками и дверцами буфета. Жислен встает и идет к двери, несомненно, чтобы распахнуть ее и показать мальчикам, что они не одни в доме. Но Лантье знаком показывает ей сесть и прижимает палец к губам. Неохотно и нервно она садится на место.
Антуан говорит по-креольски:
– Видал, какая рожа у него была, когда копы его под руки?
Филипп пытается говорить необычным низким голосом, но дает петуха. Сдавшись, отвечает, все так же по-креольски:
– Они же ему ничего не сделают, как думаешь?
– Не зна, – говорит Антуан. – Щас главное Франсуа. Он и так уже на поруках. Надо выручать Франсуа. Ты же пойдешь с нами, да? Франсуа, он на тебя рассчитывает. Вот тебя допрашивает коп. Что скажешь, бро?
– Э-ы… Я скажу… Я скажу, что Франсуа что-то сказал по-креольски и все засмеялись, а Эстевес, ну, зажал его за шею.
– Точно?
– Э-ы… Ну да.
– Франсуа что-нибудь сделал первым?
– Ы-э-э… нет. Я не видел, чтобы он первым что-то сделал, – не сдается Филипп.
– Говори только «нет», и все, – наставляет его Антуан. – Сечешь? Никого не парит, что ты там не видел. Франсуа сказал, что ты ему нужен, чувак. Братаны, а не просто так. Он рассчитывает на тебя, чувак. Плохо будет, если ты неуверенно говоришь. Понимаешь, чувак. Сечешь? Тут ты покажешь, что ты – бро или чмо. Поня́л?
«Бро» и «чмо» Антуан произнес по-английски.
– Поня́л, – говорит Филипп.
– Четко. Ты будешь четким братаном, чувак! Ты будешь четким братаном!
Антуан говорит почти с ликованием.
– Ты знаешь Патрика? Андре? Жана, толстяка Жана? Эрве? Они тоже четкие братаны!
Опять ликование.
– И они не в банде. Но они знают, чувак! Они знают, что Эстевес сделал Франсуа. У них без всяких «если не ошибаюсь» и прочей туфты. Они отличные братаны!
Ликование вот-вот превратится в смех – над Филиппом.
– Как и ты, бро!
Профессор Лантье смотрит на дочь. Она не понимает, о чем говорили мальчики: слишком быстрая креольская речь. Хороший знак. Креольский для нее – по-настоящему чужой язык! Лантье с Луизеттой направили Жислен верным путем! Ни одна гаитянка – про себя он сказал это по-французски, une Haitian, «юн айитен», – не смогла бы сидеть так элегантно на этом стульчике. Жислен француженка. Такова она по крови: фактически молодая француженка de le monde, ухоженная, умница, красавица – но почему тогда его взгляд цепляется за эти небольшие жирно-рыхлые всхолмия по бокам от ее ноздрей? – уравновешенная, изысканная, во всяком случае, когда ей того захочется.
Глухим шепотом, почти беззвучно, он сообщает своей, к счастью, не креологоворящей дочери:
– Сегодня в школе что-то произошло, я так понял. На занятиях у него в классе.
Мальчики идут к дверям кабинета, и все время говорит Антуан.
Тогда Лантье поднимается с места, распахивает дверь и бодро объявляет по-французски:
– Филипп. Я услышал твой голос. Ты сегодня рано из школы!
У Филиппа такое лицо, будто его застали… за каким-то совсем не похвальным занятием. То же самое с его другом Антуаном. Антуан – хулиганистый с виду паренек, крепкий, но не толстый. В эту секунду у него на лице написано, что ему чрезвычайно хочется развернуться кругом и дать деру. Какие они оба неряхи!.. Джинсы едва держатся на бедрах, так что поневоле видишь яркие семейные трусы… очевидно, чем сильнее торчат трусы и чем они ярче, тем у этих ребят считается круче. Штанины у обоих заканчиваются лужицами джинсы на полу, скрывающей кеды с переплетающимися яркими люминесцентными полосами… оба в слишком больших мешковатых футболках, рукава скрывают локти, а сзади край выдернут из джинсов, но висит не настолько низко, чтобы не было видно этих ужасных трусов… на головах – банданы, «в цветах» того организованного братства, которому Филипп с Антуаном принадлежат. От их обличья – самые натуральные американские неги, какие только могут быть – Лантье передергивает. Но он заставляет себя удерживать натянутую на лицо приветливую улыбочку и по-французски обращается к Антуану:
– Что ж, Антуан… Давненько ты нам не наносил визитов. А я как раз спрашиваю Филиппа: почему вы сегодня так рано освободились из школы?
– Папа! – глухо ахает Жислен.
Лантье в тот же миг жалеет о своих словах. Жислен поверить не может, что ее отец, которым она так восхищается, способен на такую низость: дразнить этого бестолкового пятнадцатилетнего беднягу, чтобы порадоваться на его обалдевшую физиономию. Отец знает, что Антуан вообще не понимает французского, официального языка той страны, где рос до восьми лет. Отец просто хочет показать ей (и Филиппу заодно), насколько с особыми запросами – эвфемизм, употребляемый в государственных школах, – насколько с особыми запросами мозги у этого черного как ночь паренька. Но ведь, в конце концов, не сам он захотел таким родиться. Дурная кровь досталась ему без его ведома. Жислен не верится, что отец добавил еще вопрос для вящего унижения. Антуану не с руки стоять и кивать болваном. Он должен что-нибудь сказать: ну хотя бы: «Я не говорю по-французски». Но нет, малый стоит столбом, отвесив челюсть.
Лантье видит глаза дочери, и ему становится стыдно. Ему хочется поправить дело, спросив Антуана еще раз, так, чтобы он мог понять, и с удвоенной приветливостью, показать, что Лантье не хотел над ним смеяться. И он повторяет свои слова по-английски. Провалиться ему, если он опустится до скверны креольского, чтобы непонятно чего ради облегчить жизнь какому-то подростку с грязной кровью, но свои слова Лантье окутывает плотными клубами дружелюбия и рассыпает нездорово широкие улыбки:::::: Merde! Не перебарщиваю ли я? Чего доброго, этот здоровый олух поймет, что я над ним смеюсь?:::::: Наконец Лантье договаривает – по-английски:
– …как раз спрашиваю Филиппа: почему вы сегодня так рано освободились из школы?
Антуан оборачивается к Филиппу за подсказкой. Филипп медленно и небрежно кивает. Антуан явно не понимает этого сигнала… неловкое молчание.
Наконец он говорит:
– Ну просто сказали… прос сказали… Не зна… Сказали, сегодня школа пораньше закончится.
– Но не сказали почему?
На этот раз Антуан поворачивается на добрых девяносто градусов, чтобы лучше видеть, не подаст ли Филипп какого знака… хоть какого-нибудь знака, что отвечать. Но Филипп не понимает его движения, и Антуан хватается за проверенное «не зна».