– Уборщицы Даниэльссона, – предположил Бекстрём, хотя сам все понял уже несколько суток назад.

– Я тоже так подумал, – признался Ниеми.

«Финик явно не отличается большим умом, – подумал Бекстрём. – Он же сам провел несколько дней в квартире Даниэльссона, и кто, черт побери, нанимает слепую уборщицу?»

– Пока они не нашли ту же самую ДНК под ногтями Акофели, – продолжил эксперт. – Единственная проблема в том, что у нас нет никого с таким генетическим кодом в регистре. Мы не знаем, кто она.

– Вчерашние новости, Ниеми, – сказал Бекстрём и откинулся на спинку стула, пусть его нос просто дьявольски болел. – Она сидит в следственном изоляторе. Хорошо, что ты зашел, кстати, – добавил он. – Возьми у нее образец ДНК, раз уж ты все равно здесь. Потом я хотел бы, чтобы ты с твоим товарищем, коллегой из Южной Америки, провели обыск у нее на квартире. Именно там ведь она убила Акофели. А если у вас найдется время, то в нашем гараже стоит автомобиль, который она арендовала для перевозки его тела.

– О чем, черт возьми, ты говоришь, Бекстрём? – недоумевал Ниеми.

– Я полицейский, – ответил Бекстрём. – Поэтому просчитал все уже четырнадцать дней назад.

Затем появился Тойвонен.

– Мои поздравления, Бекстрём, – буркнул он. – Мне внезапно пришло в голову, что, если ты не будешь давать волю языку, мы, пожалуй, могли бы начать общаться как люди.

– Спасибо, – ответил Бекстрём. – Да будет тебе известно, ты согрел душу старому констеблю, – добавил он.

– Ерунда. – Тойвонен ухмыльнулся и ушел.

«Я убью тебя, чертов лисенок», – пообещал Бекстрём.

Потом позвонила прокурорша.

– Привет, Бекстрём. Я слышала, ты взял нашего преступника или преступницу, пожалуй, лучше сказать.

– Да, – подтвердил Бекстрём.

– Я также поговорила с Ниеми, – продолжила она. – Поэтому собираюсь провести переговоры об аресте уже завтра утром. Есть ведь все основания.

– Рад за тебя, – ответил Бекстрём и положил трубку.

Анна Хольт сама соизволила спуститься в его кабинет.

– Поздравляю, Бекстрём, – сказала она, кивнула и улыбнулась. – Ты убил дракона для меня.

– Спасибо, – ответил Бекстрём. – Как дела с пресс-конференцией?

– Я думаю, нам не стоит поднимать шумиху, – сказала Анна Хольт и покачала коротко стриженной темноволосой головой. – Подобного было через край в последнее время. Пожалуй, мы довольствуемся простым пресс-релизом. Завтра, после переговоров об аресте.

«Конечно, – подумал Бекстрём. – Сначала вы позорите меня. Потом лишаете заслуженной славы. Самому мне остаются пара разодранных льняных брюк, разбитый придиванный столик, залитый кровью ковер и продырявленные стены и потолок там, где когда-то был мой дом. А в качестве благодарности я получаю хрустальную вазу, которую отдаю соседу-алкашу, и полицейский жетон, якобы некогда принадлежавший чокнутому педику, даже не набравшемуся мужества признаться в своей сексуальной ориентации, и потому ему приходилось бороться с другими голубыми с целью скрыть свое истинное лицо».

– Твое мнение, Бекстрём? – спросила Хольт.

– Fine with me [20] , – сказал Бекстрём и одарил ее взглядом Сиповица, когда она направилась к выходу.

«Да пошла ты, тощая сучка», – подумал он.

– И что нам, черт возьми, делать с Сеппо Лореном? – спросил Альм.

Красный как рак, он появился у Бекстрёма через две минуты после того, как Хольт покинула его.

– Хорошо, что ты зашел, Альм. Сейчас мы поступим так. Слушай внимательно.

– Я слушаю.

– Прежде всего ты соберешь все бумаги, написанные тобой о Сеппо. Потом свернешь их вместе в трубочку. Закрепишь в таком положении резинками и засунешь себе в задницу.

«У него не только не хватает мозгов, – подумал Бекстрём, смотря вслед коллеге Альму, – но и напрочь отсутствует чувство юмора».

– Респект, шеф, – сказал Франк Мотоэле и кивнул Бекстрёму.

– Спасибо, – ответил Бекстрём. – Твоя похвала много для меня значит.

«Будь у меня его глаза, мне не нужен был бы малыш „зигге“, – подумал он. – Я мог бы стоять и просто смотреть на всякую шпану, а они молили бы меня о пощаде».

– Один остался, – констатировал Мотоэле с задумчивой миной. – С Афсаном мы разберемся после суда. У меня есть друзья в местах заключения. По обе стороны. Так что это не составит труда.

– Я тебя услышал, – кивнул Бекстрём.

«Один остался», о чем парень, черт возьми, говорит?» – подумал он.

– Респект, – повторил Мотоэле. – Будь больше таких, как шеф, мы бы уже давно разобрались со всякой швалью.

– Береги себя, Франк, – сказал Бекстрём.

«Мои поздравления, Эверт, – подумал он. – Ты только что попал в друзья к самому страшному коллеге, который когда-либо становился полицейским во всем западном мире».

– Почему у тебя такой кислый вид, Бекстрём? – спросила Анника Карлссон. – Как твой нос, кстати?

– Нормально. – Бекстрём осторожно потрогал пальцами пластырь у себя на лице.

– Может, пойдем и выпьем пива? Я могу угостить по такому случаю.

– О'кей, – согласился Бекстрём.

94

Потом он отвел коллегу Карлссон в свой собственный любимый кабак. Не опасаясь проблем, поскольку его финская подруга укатила домой в Ювяскюля навестить свою толстую родню и на всякий случай прихватила с собой своего сердитого супруга.

«Какой нормальный мужик будет рисковать ежемесячной уборкой плюс хорошим сексом раз в неделю ради обычной лесбиянки», – подумал Бекстрём.

В любом случае все складывалось довольно приятно вплоть до конца вечера.

– Знаешь, Бекстрём, – сказала Анника Карлссон. – Я никогда не трахалась в кровати фирмы «Хестенс». Что ты думаешь об этом?

Потом она неожиданно схватила его за руку и сжала ее своими длинными жилистыми пальцами с такой силой, что казалось, ее сдавили стальным тросом.

– Ничего, – ответил Бекстрём, поскольку у него ужасно болел нос и вдобавок нисколько не радовала перспектива оказаться со сломанной челюстью, прежде чем он отключится у себя в постели. В своей разгромленной квартире, еще недавно служившей ему домом. – Давай говорить начистоту, – предложил он.

– Давай, – поддержала его коллега Карлссон.

– Я не знаю, черт побери, осмелюсь ли я, – признался Бекстрём.

«Сейчас это наконец сказано, и я по-прежнему цел и невредим», – подумал он.

– Я за открытые отношения, когда дело касается секса, – сказала коллега Карлссон. – Если хочешь, я могу быть доброй, очень доброй. Если передумаешь и пожелаешь попробовать что-то другое, я могу также быть злой, ужасно злой.