– Ладно, – сказал Миша, – я не настаиваю на взыскании Генке, но пусть будет осмотрительнее. Что у тебя еще, Генка?
– Еще… Вот случай, не далее как сегодня…
Юра напрягся – это, конечно, о нем.
– Не далее как сегодня, за обедом, Юра не стал есть пирог – больше того, назвал его дрянью, завернутой в гадость. И это в то время, когда страна только выходит из голода и разрухи, когда миллионам людей в Поволжье и других краях недостает куска хлеба. Такое заявление – возмутительное барство, нетерпимое в нашей среде!
Теперь все смотрели на Юру.
– И за этим вы меня вызвали? – спросил Юра, еще не веря, что все оказалось такой ерундой.
– Тебя не вызывали, а посоветовали прийти.
– И больше вам нечего сказать?
– Кому это вам? – спросил Миша. – Ты что, отделяешь себя от нас?
– Знаешь, Миша, могу ответить тебе твоими же словами: не надо демагогии! Генка, больше ты ничего не хочешь мне сказать?
– Этого тебе мало?!
– Тогда всеобщий привет!
Юра махнул рукой и вышел.
– Вот, пожалуйста, – сказал Генка, – демонстративно покинул заседание учкома. Так оставлять нельзя.
Зина Круглова предложила:
– Выговор ему за барство, за игнорирование учкома.
– Голосуем, – сказал Миша.
Все подняли руки.
Ободренный тем, что в этом случае он оказался прав, Генка деловито спросил:
– Что будем делать с Витькой Буровым и его компанией? Может быть, передать в СПОН? [2]
– Давайте пока ничего не решать, я попробую с ними поговорить, – сказал Миша.
– Ты уже пытался говорить с Витькой. Что получилось? – возразил Генка.
– Попробую еще раз.
Разговор с Витькой действительно не получился. Но то, что увидел тогда Миша, внесло в его представление существенную поправку: Витька защищал мать от пьяного отца.
После учкома, вечером, Миша отправился к Белке.
По узкой лестнице с выщербленными цементными ступенями спустился в подвал, открыл дверь с ободранной обшивкой из грязной мешковины и очутился в темном коридоре со скользкими стенами, пропитанном гнилыми запахами сырой штукатурки, нищего жилья, вонючего тряпья, подгоревшего подсолнечного масла.
Комната тоже была сырой, полутемной, с голыми стенами, низким, сводчатым потолком, придававшим ей вид кельи.
Под потолком тускло серел маленький прямоугольник окна, выходящий в яму, прикрытую со двора металлической решеткой.
На постели, застланной тряпьем, сидела тетка или бабушка Белки – нищая старуха, побирушка. За квадратным, грубым, голым столом на табурете – Белка.
Табурет был единственным. Миша стал, прислонившись к косяку двери.
Белка исподлобья посмотрела на него и отвернулась.
Старуха, бормоча, перебирала тряпье на кровати.
– Слушай, Белка! – сказал Миша. – Как твое настоящее имя?
– Белка! – вызывающе ответила девочка.
Миша повернулся к старухе:
– Как ее зовут?
– Кто знает, – пробормотала та, перебирая тряпье, – приблудная девчонка. Подобрала на вокзале, в голод еще, вот и живет. Как крестили, не знаю. Во дворе Белкой кличут.
– Почему в школу не ходишь? – спросил Миша.
– Не хочу и не хожу.
– А если в колонию отправят?
– Убегу.
– Брали ее, – сказала старуха, – убежала, откуда хошь убежит, верткая.
Стол был пуст, никаких следов еды, даже посуды не было: ни стакана, ни кастрюли, ни чайника.
– На что живете?
– А что люди добрые дадут, на то и живем. И Белка вон кормит, не обижает, спасибо!
– А ты где достаешь? – спросил Миша у Белки.
– Где надо, там и достаю.
– Можно попасться.
Болтая ногами, Белка запела:
Что вы советы мне даете, словно маленькой,
Ведь для меня давно решен уже вопрос.
Оставьте, папенька, ведь мы решили с маменькой,
Что моим мужем будет с Балтики матрос.
Ах, сколько жизни он вложил в свою походочку,
Все говорили, что он славный морячок.
Когда он шел, его качало, словно лодочку,
И этим самым он закидывал крючок.
Была весна, цвела сирень, и пели пташечки…
Она оборвала песню:
– Ты зачем пришел?
– В гости.
– Погулять со мной хочешь? Деньги у тебя есть?
– Денег у меня нет.
– А на кино у тебя хватит?
– На кино, пожалуй, хватит.
– Тоже кавалер нашелся!
– Чем не кавалер?
– Легавый – вот ты кто!
– Так уж легавый?
– Легавый! – повторила Белка, не меняя позы – сидела спиной к Мише, подперев рукой подбородок.
– Я не хочу, чтобы тебя посадили в тюрьму.
– Мне и в тюрьме хорошо – там кормят.
– В колонии тоже кормят, а ты убежала. А из тюрьмы не убежишь: четыре стены, решетка.
– А за что в тюрьму, что я сделала?
– Сама знаешь.
– Знаю, а не скажу.
– А я тебе скажу: буфет в кино обворовала.
Белка ничего не ответила.
– Ты думала, никто не знает. А я знаю.
– Ну и знай!
– Посадят в тюрьму, и тебе будет плохо, и бабка твоя с голоду помрет. Тебе сколько лет?
– Нисколько.
– Четырнадцать лет записано, – сказала старуха.
– Записано… – усмехнулась Белка. – Где это?
– В домоуправлении, а как же.
– Хочешь, на фабрику устрою? – предложил Миша.
– Чего, чего? – насмешливо переспросила Белка.
– На фабрику устрою, на работу. Получишь специальность, зарплату, оденешься. Плохо разве?
– Все лучше, чем с жульем то возиться, – сказала старуха. – Ты послушай, что человек говорит.
Белка молчала.
– Платок бы купила, ботинки, – продолжала старуха. – Зимой босиком не побежишь. Сахару бы поела.