— Не самая умная мысль — красить стены среди зимы. Надо было подождать, как я тебе говорил. Извини, что я опоздал, но Тала пригласила меня зайти перекусить, а потом Тошану нужно было заехать в мэрию, и мне пришлось везти его туда. Он ранен; Трамбле ударил его ножом, представляешь?! Это мой кореш, и я не мог допустить, чтобы он в таком состоянии тащился пешком. Ты должна понять…
Девушка с досадой отпрянула. У нее возникло странное чувство, что ее унизили на глазах у всех. Арман смотрел на нее каким-то странным взглядом, в котором сквозило сочувствие.
— Разумеется, я понимаю, — жалобно прошептала она.
Она лукавила. Ей было совершенно непонятно, почему Симон проявлял такую готовность помочь другу и такую холодность в любви.
Пошатываясь, Шарлотта направилась на улицу Сен-Жорж. Двери дома она оставила открытыми настежь. Она покинула тех, кто бросился ей на помощь, даже не поблагодарив.
— Она не в себе, — со вздохом произнес мэр.
— Я закрою, — сказал Онезим. — Завтра утром приду и все как следует осмотрю.
Симон закурил сигарету. Арман выхватил ее у него изо рта и бросил на землю. Он сказал брату чуть слышно:
— Ты бездарь! И на что ты Шарлотте сдался?! Ты трус, и она будет с тобой несчастна. Пойди скажи ей, что ты ее не любишь, или я сам скажу, пока она за тебя не вышла.
— Хуже будет, если я на ней не женюсь, — процедил Симон сквозь зубы. — Отстань от меня. У меня нет выхода.
Арман в ярости удалился. Многие годы он любил Шарлотту. На следующий день Арман Маруа покинул Валь-Жальбер с несколькими долларами в кармане. На сердце у него было тяжело. Он решил пойти в армию. Только мать оплакивала его отъезд. У Бетти было предчувствие, что она больше его не увидит.
Валь-Жальбер, пятница, 2 февраля 1940 г.
Это был обычный вечер для семьи Маруа. Они собрались поужинать пораньше, а потом посидеть вместе при свете лампы. В печке на красных раскаленных углях горело кленовое полено, потрескивал огонь. Ходики рядом с буфетом, казалось, тикали в такт вздохам Жозефа, сидящего неподалеку в кресле. Он курил самокрутку, от едкого дыма которой Бетти мутило. Но она не протестовала, склонившись над вязаньем, для которого требовались очень тонкие спицы. Она устроилась возле стола, где их дочь Мари с грустным выражением лица зубрила домашнее задание по географии. В ярком свете лампы на ее белокурых волосах играли радужные блики. Симон перелистывал последний номер газеты «Прогресс Сагеней», который вечером дал ему Жослин Шарден, предварительно прочитав от корки до корки. Это ежедневное издание публиковало новости о событиях в Европе.
— Как тута у нас спокойно! — пошутил молодой человек. — Мне скоро будет недоставать дурацких шуток Армана.
— Не смей так говорить о своем брате! — оборвала его Бетти. — Война отберет его у меня, чувствую это в глубине души.
— Скажешь тоже! Он будет тихо-спокойно жить в Цитадели до мая, а то и еще годик там протянет, как знать, — возразил Симон. — А я теперь должен вкалывать за него.
— Если бы мне было столько лет, сколько ему, я бы тоже пошел в армию, — пробурчал Жозеф. — По крайней мере, перестал бы мозолить глаза. Одной дамочке это очень даже понравилось бы. Правда, Бетти?
— Ну почему ты болтаешь глупости, Жо? — запротестовала его супруга. — Мне вовсе не хочется, чтобы ты уехал, особенно теперь, когда я жду ребенка. Хватит с меня Армана!
Жозеф воздел руки к небу и потянулся своим крупным угловатым телом. Раньше он слыл красивым малым, но старость его совсем не облагородила. Он ссутулился, облысел, глаза запали. А характер и вовсе испортился.
— Пойдем со мной, Мари, — пробормотал он. — Нужно подоить корову и задать корм ей и Шинуку. Симон не любит пачкать себе ручки.
— Ну если бы было так, — возразил молодой человек, — лошадь с коровой уже давно бы подохли. Когда я дома, я за ними смотрю утром и вечером.
Напряжение нарастало. Мари резко захлопнула учебник. Она натянула куртку, надела сапоги и вышла вслед за отцом. Оставшись вдвоем с матерью, Симон подошел к ней и тихо сказал:
— Мама, уже почти две недели я не решаюсь поговорить с тобой, но не могу больше лгать. Я все знаю о тебе и Трамбле. Мне Эрмин призналась, когда думала, что Луи умер. Не волнуйся, я ни за что тебя не выдам.
— Ну нет! Она же клялась мне, что никто никогда об этом не узнает, особенно мои дети! — запричитала Бетти в ужасе. — Боже мой, какой стыд! Хорошенького же ты теперь мнения о своей матери!
Он взял ее за руку и сжал, преисполненный сострадания.
— Не надо стыдиться, мама! Ты всегда старалась изо всех сил, всю себя отдавала семье. Я не сужу тебя, слышишь? Просто хочу защитить от тебя же самой. У тебя такой виноватый вид, что отец в конце концов обо всем догадается. Мне странно, что он не задает тебе больше никаких вопросов о твоем так называемом кузене…
— Тише, он может вернуться! Вдруг что-то забыл.
— Я точно знаю, сколько времени требуется, чтобы подоить Эжени и наполнить кормушку сеном, — перебил ее Симон. — Ты согласна со мной, что папа, как и все, читает газеты? Он узнал о смерти Поля Трамбле и о его роли в похищении Луи. Но ты-то ему сообщила, что этот человек — твой кузен. Неужели отец ничего тебе не сказал?
— В тот день, когда Шардены привезли Луи сюда, в Валь-Жальбер, Жозеф пошел поздороваться с ними. Когда вернулся, только сказал очень жестко, что мои родственнички навлекли на нас бесчестье. Я плакала, твердила, что мне ужасно больно. Еще добавила, что в наших краях очень много Трамбле и этот бандит просто меня одурачил, выдав себя за двоюродного брата. Думаю, Жо удовлетворился таким объяснением.
С этими словами Бетти вытерла слезы. Она избегала встречаться глазами со старшим сыном.
— Хочу признаться тебе, Симон, что сама не могу понять, как я пала так низко… Только, прошу тебя, не обвиняй ни в чем отца. Несмотря на его перепады настроения, он человек порядочный и работящий. Мне не приходилось на него жаловаться. Он всегда был преданным мужем, мог признать, что неправ, если такое случалось. Поверь мне, я его не стою! Я ему изменила, а ведь я клялась в верности ему в церкви, перед Богом… Но этот человек, этот Трамбле, он сумел вселить в меня надежду, заставил поверить, что я еще хороша собой и молода. Какая же я безмозглая идиотка! Он использовал меня в своих интересах, а я теперь чувствую себя паршивой овцой. Я недостойна ходить на службу и причащаться. Если мои родственники узнают, какую ошибку я допустила, как им станет стыдно! Благоразумной и набожной Элизабет Маруа, которую ты знал раньше, больше нет, слышишь? Эрмин, наверное, ненавидит меня, а Лора, если бы все знала, на порог бы меня не пустила. Ты очень снисходителен, мой бедный сынок, ты простил мать и заботишься о ней.
Молодой человек вздохнул и погладил руку, потом запястье матери.