Чтобы не нарушать гармонию этого дня и предстоящего вечера, Эрмин решила не затрагивать темы, способные огорчить ее или Талу. «Завтра я успею рассказать Тале, что я придумала насчет моего отца и Кионы. И она наверняка догадается, кто именно на меня напал. Иначе она бы не стала настаивать, чтобы я с детьми приехала сюда. Да, завтра… И лучше не заговаривать о Тошане; она ведь даже не спросила, не связывался ли он со мной письменно или по телефону…»
Свекровь вышла из комнаты, сказав, что нужно утихомирить детей, громко смеявшихся в кухне.
— Я скоро приду, Тала. Скажи им, что я одеваюсь, чтобы идти в церковь…
Дверь закрылась. На Эрмин, сидевшую на матрасе, вдруг нахлынула тоска. Вместо того чтобы достать платье или причесаться, она разрыдалась. «Тошан! Где ты, любовь моя? Ты так далеко и так редки от тебя весточки! Господи, если бы в Европе не объявили войну, если бы Виктор выжил, то сегодня мы бы все собрались здесь, в нашем доме в лесу перед громадной елкой, которую ты бы срубил для наших детей. Ничего бы не изменилось, Мадлен тоже была бы здесь, и главное — ты, ты! И я бы даже не вспомнила о другом мужчине! Другом, не похожем на тебя! Спокойном, преданном, застенчивом. Ты, мой дорогой, походишь на Уиатшуан — бурный, неудержимый, дикий, необузданный. Если бы я вышла замуж за Овида Лафлера, то, возможно, не было бы этих страданий».
Она вытерла слезы, вспоминая лицо любимого мужа.
— Ну и чу! — упрекнула она себя вполголоса. — Я должна держаться стойко и мужественно! Мукки, Лоранс, Мари и Клона имеют право спокойно и красиво провести рождественский вечер.
Она с досадой вздохнула, поднимаясь на ноги. Подбросила дров в печку, сняла брюки и вязаные свитера. Натянула чулки и взглянула на выбранное ею черное бархатное платье. Резким движением Эрмин вынула шпильки, и по спине заструился поток светлых волос.
«Я даже не повторила программу! — с сожалением подумала она. — Хотя еще есть немного времени…»
Из кухни доносились радостные крики и чуть хрипловатый голос Талы. Эрмин забылась, рассматривая свое лицо в карманное зеркальце.
В дверь постучали.
— Нельзя! — откликнулась она. — Я еще не привела себя в порядок!
Тем не менее дверная ручка повернулась и стучавший заглянул в комнату. Раздосадованная Эрмин тщетно пыталась чем-то прикрыться.
— Я ведь сказала, нельзя! — сердито повторила она. — Мукки, если это ты, ступай прочь, я еще не одета!
— Именно это я и хотел увидеть!
Низкий голос был до боли знаком Эрмин. Она никак не могла поверить в свою догадку, но сердце в груди гулко колотилось. На пороге внезапно появился Тошан. Здесь перед ней. Эрмин мгновенно узнала его гордые черты, темный пылающий взгляд, идеально очерченный рот. Горечь и сомнения смыло бурной волной.
— Тошан, ты здесь?! — выдохнула она. — Но…
Одной рукой он затворил дверь, а другой притянул ее к себе. Прикосновение его тела вызвало у нее радостную дрожь.
— О, моя перламутровая женушка! — прошептал он ей на ухо и поцеловал в шею. — Эрмин, дорогая, моя обожаемая жена!
Он обнял ее и крепко прижал к себе. Она прильнула к нему, забыв обо всем, в безумном счастливом порыве повторяя:
— Ты, ты, наконец-то! Я уже совсем изнемогла, от тебя не было никаких вестей… О Тошан, любовь моя!
Их уста слились в долгом поцелуе. Переводя дух, Эрмин чуть отстранилась, не размыкая объятий.
— Где твоя форма? — спросила она. — О, ты коротко подстригся, а я и забыла. Как глупо! Ты детей видел?
— Только заглянул, чтобы сказать «Тс-с!». Им не терпится присоединиться к нам, но пока ты полуголая, я не могу отойти от тебя! Эрмин, какая ты красивая! Я столько дней провел в чисто мужском обществе, и вот ты — твоя кожа, отливающая перламутром, нежное гибкое тело… запах твоих волос… Дорогая!
Они вновь обнялись. Ощутив, как руки Тошана скользят вдоль ее спины, Эрмин затрепетала от удовольствия, а затем взметнулась волна желания — первобытного, неистового, пьянящего желания. Ей хотелось опуститься прямо на пол, чтобы слиться с мужем. Но он, ощутив этот прилив страсти, слегка отстранился.
— Позже! Ночью! — тихо произнес он с восторженной улыбкой. — Не будем терять ни минуты из отведенного нам времени! Одевайся быстро, иначе я окончательно потеряю голову!
— Но ты не уходи! — умоляюще протянула она, натягивая платье. — Скажи на милость, каким чудом ты оказался здесь в Рождество? Твоя мать, должно быть, глазам своим не поверила!
Тошан неотрывно смотрел на нее, его переполняла нежность.
— Мама знала. Я предупредил ее телеграммой, вчера, и она ждала меня.
Молодая женщина расчесывала волосы. Взмахнув гребнем, она воскликнула:
— Теперь я понимаю, почему Тала была такая радостная и сияющая! Так поэтому она потребовала, чтобы я срочно прибыла сюда с детьми?
— Ну да, так и есть. Я хотел сделать тебе сюрприз.
— Какой чудесный сюрприз! Но мне через два часа нужно петь в церкви! Вот жалость, ты ведь не сможешь пойти туда со мной!
— Любимая женушка, да я не расстанусь с тобой даже на миг. Знаешь, я хотел было появиться в конце мессы — как в тот рождественский вечер восемь лет назад, когда ты пела в церкви Сен-Жан-де-Бребёф. Но это означало, что мне пришлось бы дожидаться еще два-три часа, а это выше моих сил!
Эрмин была почти готова, она бросилась мужу на шею и обвила ее руками.
— О любовь моя, я никогда не забуду то Рождество тридцать первого года, — серьезно сказала она. — Жозеф Маруа схлестнулся с маминым садовником, этим жутким Селестеном, который хотел ударить тебя ломом. А я наконец отыскала тебя, ты был жив, тогда как я уже оплакивала твою гибель. И назавтра мы с тобой сбежали.
— На санях! У Дюка, казалось, выросли крылья, так стремительно он мчался, — добавил Тошан, обуреваемый воспоминаниями.
«Боже, придется сообщить ему, что его пса прикончил проклятый Закария Бушар, — вспомнила она. — Но не сейчас! Ничто не должно омрачить нашу встречу».
Она закружилась, взметнув черный бархат скроенного по последней моде — подкладные плечи и широкая юбка — платья, идеально облегавшего ее высокую грудь.
— Я все еще тебе нравлюсь? — спросила она кокетливо.
— Будто не знаешь! Когда мне дали увольнительную, я думал, у меня сердце остановится, так был счастлив. Но своим отпуском я обязан тебе: офицер, который аплодировал твоему выступлению в зале Капитолия в Квебеке, выдал мне специальное разрешение. Давай-ка подпиши для него, не откладывая, свою фотографию, я ему передам.
— У меня даже не было времени отправить письмо! Или написать! — призналась она. — Прошу тебя, не заговаривай о своем отъезде, мне хочется думать, что ты здесь на несколько недель или месяцев!
Он стиснул ее в объятиях, движимый все тем же желанием не расставаться с ней до конца своих дней, забыть о возвращении в часть. Его несколько удивило, что Эрмин оказалась такой живой и веселой, тогда как он опасался, что она будет задумчивой и печальной.