Некоторое время все пребывали в ступоре. Трое товарищей ошеломленно рассматривали оружие.
— Что это? — прошептал Казим.
— А ты как думаешь? Немецкий «люгер», — с гордостью ответил Гюркан.
— Ты же знаешь, что нам запрещено носить оружие, — испуганно воскликнул Селаль. — Ты крайне рискуешь. Может дойти даже до расстрела.
Гюркан только пожал плечами.
— Где ты его раздобыл? — спросил Орхан.
— Там, где полно такого добра. И пулеметы, и карабины, и гранаты…
Взволнованный Орхан осмотрел зал, но посетители продолжали беседовать и играть в нарды. В углу, откинувшись на спинку дивана, спокойно сидел мужчина с пеной на лице — его брили. Молодой человек приложил не сразу взял себя в руки. Если в городе и было место, где они ничем не рисковали, то, очевидно, именно это кафе.
— Ладно, увидели, убери это! — приказал он другу.
Гюркан завернул револьвер в платок и тихо пояснил, что вчера вечером ограбили оружейный склад регулярных турецких войск, переданный союзникам. Похищенное оружие погрузили на рыбацкое судно и отправили к азиатскому берегу, откуда оно ушло в Анатолию. Юноша произнес слово «Анатолия» с явным уважением. Тотчас у всех присутствующих засверкали глаза. Пылкие студенты возлагали надежды на этот край, на просторы, созданные ветрами Малой Азии и обжигающим дыханием пустыни. Там, среди скалистых плато, сухих степей и руин забытых империй, еще раздавались оружейные залпы потомков туркменов, сельджуков, османов. Там еще сопротивлялись не желающие сдаваться полки и смелые мятежные командиры.
— Организуется сеть патриотов, — продолжил Гюркан еле слышно. — Мы знаем друг друга только по номерам, чтобы не выдать в случае ареста. Но в целом нас всех связывают родственные или дружеские узы. Мне о сети рассказал дядя.
Орхана вдруг охватил порыв энтузиазма, одновременно пугающий и приводящий в восторг.
— Мы должны вооружиться, — добавил Гюркан, пристально глядя на друзей. — Англичане уверены в нашем поражении. Их премьер-министр назвал нас раковой болезнью [29] , вы можете себе представить? Лучше умереть, чем терпеть такое унижение! В Париже жалкие политиканы готовят что-то гадкое, это же очевидно. Они сделают все, чтобы нас уничтожить. Но мы им не позволим, не так ли?
Он обвел взглядом товарищей, чтобы удостовериться в их одобрении. Только Селаль встретил слова друга прохладно.
— Все потихоньку становится на свои места. У нас есть поддержка студентов, военных, ремесленников. Есть даже сочувствующие среди богословов и женских ассоциаций.
— Женщины и улемы [30] — звучит многообещающе, — проворчал Селаль.
— Не стоит недооценивать женщин, — возразил Казим. — Они сыграли важнейшую роль в революции 1908 года.
— Ты боишься? Или что? — с вызовом спросил Гюркан.
Орхан обнял за плечо Селаля, сдерживая товарища, который чуть не накинулся на Гюркана. «Именно так начинаются революции, — подумал юноша, пока его друзья обменивались оскорблениями. — С всепоглощающего чувства несправедливости… С группы конспираторов, среди которых есть такие горячие головы, как Гюркан, и такие перепуганные насмерть, как Селаль. Именно они — настоящие герои, ибо предчувствуют, что приключение будет не только захватывающим, но жестоким и болезненным».
Если бы в этот вечер в маленьком кафе Эюпа, расположенном в тени могил большого кладбища, он мог оценить последствия своей позиции, то, возможно, юноша остановился бы. Но Орхану было девятнадцать, у него были твердые убеждения и абсолютная вера в свою судьбу.
— Я хочу встретиться с твоим дядей, — решительно заявил он Гюркану. И ощущение от сказанных слов у Орхана было такое, словно он прыгает с высокого утеса.
Его друг улыбнулся и быстро допил остывший чай. Затем поднялся и сделал рукой знак мужчине, который встал с кресла цирюльника.
В колонном зале французского посольства под сводом стеклянной крыши стоял гул: голоса, позвякивание шпор, звон бокалов. Не желая присоединяться к беседам, Луи Гардель держался в стороне, у двери в зимний сад. Многочисленные приемы и рауты задавали ритм жизни оккупантов. Представители стран союзников приглашали и принимали приглашения. В богатых домах квартала Пера устраивали бальные вечера. Любопытное общество, падкое на скандалы и сенсации, танцевало и сплетничало. Война была чересчур долгой, и сейчас никто не желал отказываться от праздников и веселья. Европа, больше не содрогавшаяся от взрывов, теперь дергалась в такт американского джаза, который звучал повсеместно и даже в кабаре Пера.
Луи узнал нескольких депутатов и далеко не нескольких журналистов. Хотя перемирие и давало свободу слова оппозиции предыдущего правительства, партии «Единство и прогресс», цензура союзников и нового правительства продолжала действовать. Турков все больше и больше беспокоил назойливый вопрос: быть или не быть националистом? Назревал раскол, которого англичане, казалось, не боялись, но который волновал высшее военное руководство Франции.
Внимание Луи привлекла светлая женская головка, волосы золотились в электрическом свете. У офицера перехватило дыхание. Он сделал несколько шагов, как магнитом притягиваемый дамой в красном платье, и удивился собственному разочарованию, когда понял, что обознался. Ну конечно! Что было делать Нине среди вышитых гобеленов французского дворца? Луи познакомился с русской всего несколько недель назад и теперь жил ожиданием новой встречи. Он никогда бы себе не признался, возможно, из гордости или из страха, но он попался в ловушку, он был полностью захвачен женщиной, о которой не знал абсолютно ничего. Холодный взгляд и пленительное тело — эта женщина сводила его с ума.
— Ситуация не улучшается. Вчера вечером снова было похищено оружие. Я начинаю подумывать о возможных сообщниках.
Застигнутый врасплох Луи сделал усилие, чтобы собраться с мыслями и ответить Джеймсу Стратмору, сотруднику британской военной разведки. Гардель его недолюбливал, потому что никак не удавалось раскрыть истинные намерения этого бледного рыжеволосого мужчины. «Все британцы — мошенники по натуре, а их империалистическая политика абсолютно невразумительна», — раздраженно думал Луи.
— О каком соучастии вы говорите, полковник?
— О подозрительных элементах в рядах ваших войск, — прямо ответил Стратмор. — За охрану оружейных складов отвечают французы. Не понимаю такой халатности.
— Никто из наших людей не опустится до такого бесчестья! Ваши оскорбительные подозрения останутся при мне и не выйдут из этих стен, дабы не добавлять разногласий между нашими странами.