Роза не могла отвести глаз от статной женщины, единственной, кто остался сидеть, скрестив ноги, на невысоком диване. Она никогда не встречала личности столь яркой, как эта дама. Опаловая кожа, брови дугой, тонкий нос, красиво очерченные губы. На атласном наряде бирюзового цвета переливались вышитые бабочки, образ довершали серьги из крупных сапфиров. Дама пристально смотрела на француженку. Взгляд был спокойный и явно недружелюбный. Голубизну глаз подчеркивала четкая линия косметического карандаша. «Ничего общего с рабыней, а вот с королевой — много чего», — подумала Роза. Чувствовала себя француженка неловко.
Бросив взволнованный взгляд на мать, Мария поспешила сделать реверанс.
— Мама, подарки, — прошептала она.
Роза словно вынырнула из транса:
— Мадам, мы с дочерью благодарим вас за приглашение. Позвольте преподнести вам несколько презентов.
Луи был бескомпромисен, давая понять: на Востоке дарить — означает жить. Это целое искусство. Не задеть малоимущих слишком скромным подношением, не оскорбить богатых слишком шикарным презентом.
— Мне известно, что вам нравится рисовать Босфор, — продолжила она, отчеканивая каждый слог, поскольку сомневалась, что дама бегло говорит по-французски. — Я привезла эти акварельные краски из Франции.
Лейла следила за реакцией свекрови. Невестка догадалась, что французская гостья отказалась от красок в пользу Гюльбахар. Молодая турчанка была тронута вниманием. Покраснев, Мария в свою очередь вручила игрушки, которые выбрала для Ахмета и Перихан. Малышка сразу же поблагодарила белокурую девочку и увела с собой на подушку, где уже восседала ее фарфоровая кукла.
Гюльбахар-ханым церемонно приветствовала иностранку. Ради забавы она поблагодарила Розу длинно и цветисто, чтобы у гяур не осталось сомнений в совершенном французском черкешенки.
— Будьте добры, присаживайтесь, мадам, — в завершение сказала она, указывая на кресло рядом с собой и недалеко от двери, что было знаком уважения.
Лейла облегченно вздохнула. Первый барьер преодолен. Служанки подали мармелад, завернутый в сыр, и мармелад в кунжутных семечках, и сладости с медом и миндалем. Кофейный церемониал под руководством Гюльбахар был исполнен по всем правилам. Беседа касалась безобидных тем. Турчанки приветливо улыбались, каждая рассказывала истории на мелодичном французском языке.
Супруга капитана Гарделя сидела с плотно сжатыми коленями, скрестив щиколотки. Бледное без макияжа лицо и скромное серое платье делали ее похожей на выпавшего из гнезда птенца. Казалось, Гюльбахар была поражена. Как она может вести борьбу на равных с таким безликим существом? Сдерживая смех, Лейла, кашляя, отвернулась.
— Мадам, надеюсь, что вам по вкусу скромность моего дома, — неожиданно заявила свекровь. — Мне бы очень хотелось, чтобы ваше пребывание с нами, каким бы коротким оно ни оказалось, было для вас приятным. Я специально проинструктировала своих людей на этот счет. Думаю, стоит им простить их промахи.
Ложь этой колкости бросалась в глаза, Лейла была поражена провокационным тоном свекрови. Согласно традиции, Гюльбахар-ханым должна была продемонстрировать сдержанность, скромность и деликатность, что демонстрировало бы дружелюбие.
— Ваш дом прекрасен, мадам, — вежливо ответила Роза. — Различаются всего лишь наши привычки.
— Ах, вот как? — ответила Гюльбахар, делая вид, что сожалеет. — Запад декларирует мифический образ турецкой женщины. Нас считают пленницами, охраняемыми свирепыми чернокожими, которые суют нас в мешки и швыряют в Босфор. Но поверьте, дорогая мадам, наши будни намного прозаичнее… Так что вы говорили?
Роза откашлялась.
— Мне пришлось внести некоторые коррективы, и я хотела спросить у вас…
— Ваша дочь будет поступать в Нотр-Дам-де-Сион? [36] — внезапно перебила Лейла, решив, что беседа скользнет на нежелательный путь. — У них отличная репутация. С давних пор французские школы пользуются большим авторитетом в Империи. Наша элита воспитывалась французами. Мой муж учился в Галатасарайском лицее [37] , и Ахмет туда отправится через два года.
Роза была немного сбита с толку, но не осмелилась не ответить молодой женщине.
— Да, я действительно выбрала эту школу для Марии, поскольку моя сестра Одиль служит в этой конгрегации [38] . К несчастью, сестра больше не живет в Константинополе, переехала в Измир, где жила до войны.
— Так вы связаны с нашей страной? — обрадовалась Лейла. — Вскоре вы, безусловно, сможете ее навестить. Весной Измир чудесен.
— Город греков и левантинцев, — проворчала Гюльбахар по-турецки.
Лейла нахмурилась.
— Война сильно потрепала бедных монахинь, — продолжила Роза, натянуто улыбаясь. — В 1914 году им дали сутки, чтобы покинуть Турцию, после чего пансионат был закрыт по приказу правительства. Лишь немногие получили право остаться следить за зданием, но некоторые были арестованы…
— Мне кажется, что несколькими веками ранее Французская революция поступила с ними таким же образом, — заметила Гюльбахар. — И довольно грубо, судя по тому, что мне рассказывали.
— Как это? — спросила Роза, застигнутая врасплох.
— Разве Франция не изгнала своих верующих? Сражались даже в ваших местах поклонения, — уточнила свекровь с притворным ужасом. — Многие нашли приют на нашей земле. И это не впервые в истории. Мы также приютили гугенотов, которых в свое время вышвырнул король Франции… Наши почтенные султаны отличаются давней традицией гостеприимно принимать всех гонимых, не разделяющих нашу веру.
Лейлу обдало холодным потом. Этого разговора нужно было избежать любой ценой. От служанок Гарделей молодая турчанка знала, что Роза очень набожная католичка, а значит, тема христианских меньшинств Османской империи — болезненный вопрос. Нельзя было допустить, чтобы женщины стали обвинять и поносить друг друга, вспоминая резню и с той и с другой стороны.
— Хорошо, — сказала Лейла, захлопав в ладоши. — Перихан, ангел мой, ты хотела прочитать стихотворение в честь наших гостей, не так ли?