— Что ты об этом знаешь? — грубо отрезала Лейла. — Насколько я знаю, у тебя нет детей.
Несправедливый упрек ранил его. Он ее не узнавал. Резкие движения, тревожный блеск в глазах… В комнате стало слишком тесно, она его избегала.
— Ты думаешь, это разумно — ехать в такой момент? Страна в полном беспорядке. Я не представляю, как ты доберешься до Стамбула.
Она воздела руки к небу и вздохнула. Ну у нее же нет выбора! Ее малышка заболела. Нужно как можно скорее вернуться и позаботиться о ней.
— Но ты, конечно, не можешь этого понять, — не сдержалась она.
— Потому что у меня не было матери? — нервно заметил он. — Нет, я понимаю, что ты чувствуешь. Я просто считаю, что ты преувеличиваешь.
Лейла заметалась по комнате, словно лев в клетке. Она хотела уехать без промедления, пусть даже среди ночи при лунном свете, но не оставаться здесь взаперти. И наплевать на банды повстанцев, греков или мародеров! Тихая гавань вмиг превратилась в мышеловку.
— Когда мать узнает, что ее ребенок болен, больше ничто не имеет для нее значения. Дети — наша плоть и кровь. Мы за них отдадим жизнь.
Ханс чувствовал, что Лейла от него ускользает, и от страха у него сцепило горло. Его пронзило жало ревности ко всем, кто имел влияние на нее. Он окинул взглядом комнату, где повсюду были следы их совместной жизни. Подушки, кофейный сервиз, расческа Лейлы с черепаховой ручкой, керамический кубок эпохи сельджукидов, купленный на базаре… Книги на этажерке, вещи, завернутые в отрезы шелковой ткани… Безделушки, которые составляли их будни, но которые теперь казались неуместными.
— Лейла, я за тебя волнуюсь, — сказал он, схватив ее за руку, когда она проходила мимо.
Она вся дрожала. Ханс прижал ее к себе, и она сдержала рыдания. От страха у нее отнялся язык. Перихан никогда серьезно не болела. Она была крепкой девочкой, которой едва касались детские хвори. Лейла пыталась ухватиться за эту мысль, чтобы не паниковать, но у нее перед глазами танцевали черные точки. Она прочитала лаконичную телеграмму Селима, и ее стали мучить угрызения совести из-за долгого отсутствия дома. Она продлила свое пребывание в Ангоре, гордясь тем, что работает вместе с Халиде Эдип, но прежде всего ради своей любовной истории. Она не задумывалась о завтрашнем дне. Реальность напомнила о себе самым страшным образом, какой только можно представить. Все суеверия и проклятия, которые тревожили воображение, лишили ее уверенности. Она закрыла глаза, прогоняя их прочь.
В эту ночь они занимались любовью с такой отчаянной страстью, словно желали обмануть судьбу. Затем, не в силах уснуть, они лежали, обнявшись, в ожидании рассвета. Время от времени Ханс целовал любимую в висок. Он прижимал ее к себе, лаская ее грудь, живот, опускаясь все ниже. Он не мог себе представить, что потеряет ее навсегда. Кто мог предсказать будущее? Встретятся ли они еще когда-нибудь, чтобы наслаждаться своей любовью? Он еще крепче прижал ее к себе. Ангора была практически полностью окружена вооруженными врагами. Вера националистов пошатнулась. Возможно, Провидение вырывало Лейлу из ловушки. Ханс оставался один, и это одиночество станет для него самым тяжелым испытанием.
— Я люблю тебя, — прошептал он.
— Я знаю.
— Но я хочу тебе об этом сказать! Я живу лишь любовью к тебе. Я понял смысл своей жизни в тот день, когда понял, что люблю тебя.
Слова Ханса задели ее. Его горячность почти ранила. Но момент для упреков был неподходящий. Она не хотела слышать о его чувствах к ней. Любить по-настоящему — значит любить для кого-то, а не для себя. Лейла воспринимала его волнение как упрек, но сейчас просто хотела, чтобы он деликатно отошел в сторону. В этот момент ей нечего было ему предложить. Она была всего лишь матерью, которая опасалась за жизнь своего ребенка. Матерью, которой предстояло пересечь всю страну, охваченную войной, и снова встретиться с дочерью. «Любовь мужчины обоюдоострая, — сказала она про себя. — Эгоизм выходит на поверхность тогда, когда его меньше всего ждешь, и иногда его требования невыносимы». Однако она увидела полный страха взгляд Ханса, его ввалившиеся щеки, и ей стало его жаль. В нем навсегда — тот брошенный матерью мальчик. Неужели ей нужно защищать не только своих детей, но еще и любимого мужчину?
— Нужно доверять, — сказала она, переплетая свои пальцы с его. — Я еду заботиться о Перихан, а потом найду возможность, чтобы мы снова были вместе. Божья благодать защитит нас.
— Лейла, я доверяю только тебе.
— Тогда я обещаю найти способ вернуться.
Они любили друг друга последний раз с горькой нежностью неминуемого расставания. Ханс пытался скрыть свою безутешность. Каждый поцелуй Лейлы, каждое прикосновение ее губ, каждая ласка оставляли на душе след, словно от раскаленного металла. Чуть позже, держа в объятиях задремавшую Лейлу, он с опасением и горечью смотрел, как бледные лучи анатолийского рассвета понемногу проявляют узор на стенах и рисунки на старых полинявших коврах.
Развитие событий превратило обратную дорогу в Стамбул в более опасное, чем первое путешествие, мероприятие. Но Лейла уже привыкла к тяготам военного времени. А сейчас она готова была смело выступить против любого, кто станет на ее пути. Она была влюблена, и ее решительность не позволяла ей бояться. Край был опустошен кланами, которые придерживались феодальных обычаев, они провозглашали себя правителями во имя султана, безраздельно правили в округе, терроризировали крестьян и часто грубо обращались с женщинами. Оборванные солдаты армии Кемаля боролись за каждую пядь земли, и свидетельства их побед было повсюду. Лейла отводила взгляд от виселиц с почерневшими трупами, оставленными на растерзание воронам.
Ни за что на свете Ханс не оставил бы ее одну, и основную часть пути он ее сопровождал. Они нашли способ выбраться из Ангоры по одной из надежных еще дорог. Ранним утром они оставили позади руины цитадели на скалистом отроге. Жара была, словно божья кара. Кровь медленно текла по венам, отдаваясь болью в висках. Время от времени они слышали раскаты. Возможно, это были пушки, если только не сама потрескавшаяся земля, молившая небеса о дожде.
Под раскаленным добела небом покорно шагали волы, подбадриваемые цоканьем извозчика и его гибким прутом. Деревянные колеса поскрипывали, поднимая небольшие вихри пыли. Путешествие было бесконечным. Лейле казалось, будто на нее давят эти бесплодные холмы. Лишь изредка здесь встречались рощицы, одинокие фермы. Посреди безжизненного пейзажа торчали телеграфные столбы, на которых изредка громоздились гнезда аистов. В этом почти безжизненном мире, лишенном спасительной сени деревьев, царила какая-то первобытная тишина, когда только камни взывали к Аллаху. От рассвета до заката мусульманский пост запрещал пить воду. Ханс придерживался того же правила, что Лейла и извозчик. В самый пик жары они находили спасательное укрытие в тени, ложились прямо на землю, и под закрытыми опухшими веками у них танцевали солнечные зайчики.
Лейле было тяжело. У нее болели все суставы. Казалось, кости вот-вот пронзят кожу. Она больше не потела и, пригвожденная к скамейке телеги, думала, что если это наказание вскоре не закончится, то от нее останется лишь высушенная скорлупа. В голове метались бессвязные мысли. Она видела сны о бризе и дожде, о водах Босфора. Но пекло Анатолии не давало передышки. Здесь были только солнце, орлы и Аллах. Только Он был великим, и не было никакого другого Бога, кроме него. Лейла нашептывала Его имя, словно молитву, и ее душа жаждала воды и милосердия.