– Мне все равно, останетесь вы живы или умрете, – сказал он им. – Приведите меня в Кокейн, а там посмотрим. Сержант знает, что я подвержен капризам.
Выстрелы смолкли. Стреляли из семи мушкетов. В темноте, с учетом почти двадцати операций, необходимых для перезарядки, до следующего залпа еще минуты четыре. Жоко и сержант показывали дорогу, а Грегуар с фонарем в руке замыкал шествие. Они двигались на запад. Жоко стонал при каждом шаге. Движение с такой скоростью потребовало от Матиаса громадных усилий воли. Дойдя до перекрестка, они повернули на север. Снова послышались мушкетные выстрелы. Похоже, они нисколько не приблизились к цели и еще не покинули городские улицы. Тангейзер подавил желание пойти на звук выстрелов в одиночку. Он знал, что представляют собой Дворы, – ему приходилось видеть подобные трущобы в Неаполе и Риме. Обитатели превратили их в лабиринты, защищаясь от закона. Звук может быть близким, но чтобы добраться до его источника, нужно преодолеть несколько миль тупиков и извилистых переулков. Луна поднимется выше и еще час будет освещать им дорогу. Госпитальер отстал на шаг и приставил наконечник спонтона к спине Жоко. Несколько своевременных тычков, и раненый парень, причитания которого стали громче, смог удвоить скорость.
Они миновали ряды забранных ставнями окон лавок и четырех стражников, каждый из которых делал вид, что занят своим делом, – благо, сержант не просил помощи. За спиной остались несколько таверн и перекрестков. Снова послышались мушкетные выстрелы, на этот раз ближе, но все еще достаточно далеко.
Семь ружей. А сколько там ополченцев? Количество – это тщеславие и безопасность. Сорок? Или вдвое больше? Слишком много, чтобы бросить им вызов, особенно когда на кону жизнь Карлы. С капитаном Гарнье рыцарь расстался в хороших отношениях. Может, присоединиться к ним? Убедить Гарнье отвезти Карлу в Лувр. Это тебе не особняк Ле Телье… Доминик будет возражать, но Тангейзер напомнит, что капитан Бернар не отвечает ни перед кем, кроме короля. Рассказал ли Марсель Гарнье об ополченцах, убитых в доме печатника? Ради того, чтобы захватить Карлу, делать это было не обязательно.
– Фроже, какие распоряжения дали сержантам на мой счет? – спросил иоаннит.
– Ваша светлость, нам приказали докладывать о вашем появлении и, по возможности, проследить за вами. Я был обязан…
– Вам не приказывали меня арестовать?
– За что, ваша светлость?
– За убийство девятнадцати ополченцев?
Сержант подобострастно рассмеялся, словно в ответ на остроумную шутку:
– Нет, нет, никто не называл вашу светлость преступником. Вас разыскивали по важному государственному делу. Это единственная причина, по которой я…
– Что ты знаешь об этом рейде?
– Ничего, ваша светлость. Мне приказали охранять ту хибару, где вы меня нашли.
Улица начала подниматься на холм. Уклон был невелик, но Жоко воспользовался предлогом, чтобы замедлить шаг. Тангейзер ткнул пикой в темное пятно, расплывавшееся на его рубашке. Улица сузилась. Из таверны в нескольких шагах впереди Фроже вышли трое мужчин, загородив проход. Они повернулись к странной процессии, и один из них рассмеялся. Потом они увидели Матиаса, голого по пояс и обвешанного оружием. Мужчины уже изрядно выпили, но агрессии в них не чувствовалось. Госпитальер приставил острие пики к спине Фроже.
– Добрый вечер, парни. Сержант заплатит золотой экю любому, кто отведет нас в Кокейн, – сказал он незнакомцам. – Добровольцы есть?
Двое посмотрели на третьего, который вытер рот рукой.
– Мы не знаем дороги, – ответил этот человек.
– Честный ответ. Вы не вернетесь в таверну, пока мы пройдем? – Тангейзер не хотел оставлять эту троицу у себя за спиной. Он подтолкнул Фроже. – Сержант купит вам кувшин вина. Большой.
Фроже порылся здоровой рукой в кармане, вытащил две монетки и протянул их третьему мужчине. Все трое вернулись в таверну. Мальтийский рыцарь приказал Грегуару охранять тыл и двинулся дальше. Они пересекли еще одну улицу, и склон холма стал круче. Пройдя немного на восток, все четверо свернули на север, в такой узкий переулок, что в нем не разошлись бы два человека. Зловоние усилилось. Это и были Дворы.
– Жоко, – сказал Фроже, – держись за мой пояс сзади.
Молодой человек так и сделал, и они продолжили подъем. Переулок повернул на восток, а затем снова на север. Следующий мушкетный залп запаздывал. Неужели столкновение закончилось? Тангейзер начинал терять терпение. Нужно попасть в Кокейн до того, как милиция уйдет оттуда. Жоко остановился и застонал. Госпитальер ткнул его острием в спину, но, услышав крик, понял, что с этим его спутником все кончено. Спонтон вдруг потяжелел – это Фроже повернулся и толкнул Жоко назад. Отчаяние придало сержанту сил.
Острие пики вонзилось между ребрами парня, и Матиас попытался отдернуть ее, но Жоко уже падал со склона, откинув голову назад. Противовес спонтона уперся в землю, и острие пробило молодому человеку легкое.
Тангейзер отступил, освобождая место для падающего тела, поднял арбалет и выстрелил в темный силуэт сержанта, метнувшийся в сторону. Фроже вскрикнул – в его голосе слышалось отчаяние – и упал. Иоаннит выдернул спонтон из Жоко, который зашелся в кашле, переступил через него и махнул Грегуару, чтобы тот поднес фонарь.
Фроже, скрючившись, лежал на боку и скулил. Стрела попала ему в поясницу. Рыцарь пикой перевернул его на спину. Наконечник торчал из живота сержанта дюймов на восемь. Тангейзер прислонил спонтон и арбалет к стене глиняной хибары. Сержант упал у самого поворота в переулок. Он тоже стал жертвой нетерпения. Еще четыре фута, и ему удалось бы сбежать. Матиас наступил на него и поднял упавшую шапку. Обернув ею окровавленный наконечник, он выдернул стрелу из внутренностей раненого. Тот вскрикнул, а госпитальер расстегнул и снял его ремень.
– Грегуар, где твой цербер? – позвал он своего лакея.
Мальчик поднял лампу и указал на пса, который стоял, навострив уши, и прислушивался к влажным хрипам Жоко, словно ждал, когда можно будет слизать кровь с его подбородка.
– Сделай ему поводок, – велел рыцарь.
Он протянул Грегуару ремень, расправил жестяное оперение стрелы и, сочтя его пригодным, натянул тетиву и зарядил арбалет, после чего снова посмотрел на Фроже:
– Думал, я убью тебя на глазах сорока «пилигримов»?
На искаженном болью лице молодого человека проступило сожаление.
– Я не верил, что вы меня пощадите, – объяснил он. – Ваши дети…
– Что Марсель с ними сделает?
– Не знаю. Наверное, ничего.
– Ты сказал Марселю, что они мне дороги?
– Я сказал, что вы их любите.
– И как он отреагировал?
– Сказал: «Хорошо».
Как там Гриманд говорил Полю? «Сидит на навозной куче ненависти».
Ненависть не к Карле. Не к Орланду. И даже не к гугенотам.