– Если ты собираешься когда-нибудь рассказать об этом Карле, дай мне знать сейчас, и я убью тебя прямо на месте.
Губы Орланду дрожали. Он был в смятении.
У Матиаса же было такое чувство, словно он вонзил нож себе в живот.
– Я скажу ей, что ты погиб в бою, и она будет оплакивать тебя, – сказал он. – Карла выдержит, потому что у нее большое сердце. Она всю жизнь будет любить мальчика – и мужчину, – которым дорожила. Но знание о твоих «расчетах» – ужас, стыд, отчаяние – будут преследовать ее до самого последнего вздоха. И вот этого вреда я не допущу. Она не узнает правду, иначе мы оба будем прокляты. Ты меня слышишь?
Людовичи заморгал, сдерживая слезы.
– Ты меня слышишь? – повторил его отчим.
– Я никогда не расскажу об этом матери, – пообещал юноша.
– Мне бы хотелось, чтобы ты дал слово чести.
– А оно чего-то стоит?
– Для меня – целого мира, если ты его дашь.
– Слово чести.
– Иди сюда.
Орланду, пошатываясь, подошел к рыцарю. Тот прижал его голову к своему плечу.
– В твоем возрасте я резал шиитов по приказу султана и считал это святым делом, – вздохнул Матиас. – Поэтому послушай совета опытного человека. Если и совершать смертный грех, то только ради себя, а не кого-то другого, не ради его веры, его короны или его денег. Тогда, по крайней мере, мы будем прокляты как люди, а не как рабы или шлюхи.
– Мне очень жаль, – пробормотал молодой человек.
– Знаю. Ты должен испить сию чашу до дна. Это пойдет тебе на пользу. А теперь нам пора.
Юноша выпрямился. Тангейзер улыбнулся. Орланду же так и не смог этого сделать.
– Чем тебе помочь? – спросил он отчима.
– Возьми лук и колчан и будь готов передать их мне, – распорядился иоаннит, после чего повернулся к Пикару. – Давай, прихвостень!
Матиас спустил Кристьена по ступенькам. Снизу доносились стоны. Рыцарь сдернул с кровати матрас и потянул за собой.
– Твой великий человек – фанатик, – сказал он пасынку. – И у него хватило ума, чтобы вовлечь тебя и остальных в кровную месть против меня. Война, которой вы так жаждали, уже разразилась, но Ле Телье все равно собирался убить Карлу. Сегодня вечером. На моих глазах.
Госпитальер взял арбалет и вставил в него стрелу.
– Кровная месть? – удивился Орланду. – Из-за чего?
– Не знаю. Я его не спрашивал.
Лейтенант по уголовным делам Парижа балансировал на одном целом колене позади своего полированного письменного стола. Глазные яблоки на его лице, забрызганном мозгом сержанта, дрожали. Кровь и слизь, вытекавшие из приоткрытого рта, были похожи на какую-то отвратительную опухоль. Ле Телье раскачивался и глухо стонал. Его скрещенные ладони наводили на мысль о какой-то странной молитве. Возможно, он действительно молился…
Орланду вскрикнул.
– Прибереги свою жалость для кого-нибудь другого, – усмехнулся иоаннит. – Этот червяк, которому ты служил, построил свою башню на страданиях тысяч людей: он отправил их на дыбу, колесо или виселицу, причем их вина или невиновность его не интересовали. Он волновался не больше, чем когда отправлял свою лошадь к кузнецу, чтобы тот ее подковал.
Тангейзер сеял скорбь, не испытывая особых чувств. Но теперь он злился на этот наполненный убийствами день. Он шел через реку крови, а другого берега еще не было видно. Рыцарь не сомневался в правильности всего, что он сделал, но его приводила в ярость мысль, что источником этих кровавых дел стал этот лицемер и что такое ничтожество смогло сбить с пути истинного его сына. Он положил арбалет на стол.
– Эй, смотри на меня! – позвал он Марселя.
Тот поднял голову, но, не выдержав взгляда Тангейзера, опустил глаза.
– Будешь отвечать кивками, – сказал ему иоаннит. – Кивни.
Ле Телье кивнул.
– Ты заплатил за убийство Карлы, чтобы заставить меня страдать.
Лейтенант снова кивнул.
– Когда ты узнал, что я в Париже, то нанял головорезов, чтобы они схватили меня и привели к тебе.
Еще один кивок.
– Ты рассчитывал также захватить Карлу и убить ее у меня на глазах.
Марсель принялся всхлипывать.
– Ты знал, что она беременна. Отвечай.
Ле Телье еще раз кивнул.
– А перед тем, как убить меня, ты рассчитывал получить удовлетворение, сообщив, чем я заслужил такое жестокое наказание.
Марсель кивнул, и капли слез упали на его бороду.
– Если я вытащу кляп у тебя изо рта, ты скажешь теперь, прежде чем я тебя убью, чем я заслужил твою ненависть? – спросил госпитальер.
Ле Телье посмотрел на него. Кивать не было нужды, но он кивнул трижды. Отчаянное желание назвать виновника своих преступлений пересилило даже надежду остаться в живых.
– Хорошо, – сказал Тангейзер. – Потому что я не намерен слушать. Мне плевать.
Марсель не поверил ему и что-то замычал в кляп.
– Что бы я ни сделал тебе или твоим близким, я не испытываю раскаяния или сожаления. А перед тем как покинуть этот город, хозяином которого ты себя считаешь, я убью твоего сына, – сообщил ему Матиас.
Взгляд Ле Телье стал безумным. Он пытался осознать услышанное.
Тангейзер сделал паузу.
Марсель промямлил что-то сквозь кляп.
Тангейзер вытащил меч.
– Позволь мне его убить, – попросил Орланду.
– На Мальте, когда мы стояли бок о бок, как братья, против тысяч доблестных врагов, я делал все возможное, чтобы ты не отнял ни одной жизни, – покачал головой его отчим. – В том, чтобы отнять эту, нет никакой доблести.
Он подвел молодого человека к окну и открыл створки:
– И в этом тоже.
Иоаннит подождал, пока юноша увидит постыдные дела, творившиеся на пропитанной кровью полосе песка.
– Вот твои «пилигримы», – сказал он сухо. – Вот твоя война.
Людовичи ухватился за подоконник здоровой рукой, чтобы не упасть.
– Наша война, – поправился Матиас, – потому что я виноват в ней больше, чем ты. Смотри и запоминай, брат мой.
Оставив Орланду размышлять над увиденным, Тангейзер вернулся к Ле Телье и острием меча приподнял его подбородок:
– В геенну огненную.
Взмахнув мечом, он обрушил его на шею Марселя. Лысая голова упала на стол и покатилась к ногам Кристьена. Кровь хлынула на крышку стола, подхватив лежавшие на нем бумаги. Госпитальер взял чашу с вином и осушил ее. Превосходное. Он поставил чашу, и его взгляд привлек лист бумаги. Знакомый почерк.
В суматохе он только теперь понял, откуда здесь взялся Бонифаций.