Вдруг он понял, что колокола смолкли.
Тангейзер сидел рядом с мертвой собакой в сточной канаве и точил клинки. Он выпил все вино из чаши. Его слезы влились в реки слез, которые были и будут пролиты, и унеслись в вечность.
В двухколесной тележке на пропитанном кровью матрасе Карла и ее нерожденный ребенок двигались на запад, в самое сердце Вилля. Во Дворы, в королевство Кокейн.
Узкая улица была пустынной, если не считать их каравана с награбленным добром – целых пять тележек, на первой из которых восседала Карла. Впереди шел Гриманд, а между тележками сновали выжившие собаки, забывшие о недавних унижениях и надеявшиеся на вознаграждение. Пепин и Биго, самые крепкие из шайки, тащили тележку Карлы. Они гримасничали, стирая струйки пота, оставлявшие дорожки на их грязных лицах. Им приказали не разговаривать с «дамой с юга», и они не осмеливались даже смотреть в ее сторону. Антуанетта свернулась калачиком у ног Карлы, вцепившись в ее юбку: за все время пути девочка не произнесла ни слова. Итальянка была благодарна ей за молчание: ей нечего было предложить малышке, кроме шанса на жизнь. Остальное – все, что она имела, включая ее саму, – нужно ее ребенку.
Графиня де Ла Пенотье чувствовала себя абсолютно беззащитной, словно голой. Ноги ее были мокрыми и липкими. Отошедшие воды оставили темные пятна на золотистой ткани платья. Боль в спине усилилась, и Карла уперлась ладонями в бедра, но облегчения это не принесло. Переднюю часть тележки Гриманд нагрузил ее вещами: сверху лежали футляры с музыкальными инструментами и лук Алтана. На дно бросили сложенный вдвое матрас и гору подушек, но, несмотря на этот широкой жест, женщине было неудобно. Хотя другого она и не ждала.
На пересечении с более широкой улицей король Кокейна поднял руку, и караван встал, после чего его предводитель куда-то исчез – казалось, надолго. Банда по-прежнему молчала, и это поначалу удивило Карлу, но потом она поняла, что их профессия требует дисциплины. Кроме того, страх перед главарем, подкрепленный совсем недавней расправой над одним из них, был почти осязаем. В наступившей тишине графиня обратила внимание, что весь город тоже словно примолк.
Итальянка привыкла к неумолчному шуму, наполнявшему Париж в дневные часы, и теперь тишина казалась ей странной. Тем не менее Карла чувствовала присутствие множества людей. Словно целый город, подобно банде грабителей, затаил дыхание и ждал. Она вспомнила первый день осады Мальты, когда за час до начала первого сражения над крепостью повисла такая же неестественная тишина.
Гриманд вернулся, вытирая ладони о штаны на бедрах, махнул рукой, и караван снова пустился в путь. Как только тележка тронулась с места, живот Карлы пронзило болью – опять начались схватки.
Женщина встала на колени, отвернулась к заднему борту, ухватилась за него обеими руками и опустила голову, с трудом дыша. Она старалась сдерживать стоны. Боль была невыносимой – Карла не сомневалась, что даже смерть не сможет остановить эту боль. Интересно, сколько продлятся ее мучения и не убьют ли они ее? Нет, нельзя об этом думать, такие мысли лишь подорвут ее силы! Природа стиснула роженицу в своем кулаке. Жизнь до предела натянула ее жилы. Водоворот жестокости и насилия затягивал ее. Нужно перестать думать. Мысли – это путь к панике и поражению. Итальянка приказала себе довериться инстинкту и почувствовала странное ощущение счастья, подкатившее к горлу. Словно необъезженная лошадь несется вскачь, а она сидит у нее на спине. Чтобы удержаться на такой лошади, нужно открыть животному свое сердце и душу, слиться с ним.
Спазмы утихли, и Карла почувствовала, что мышцы живота напряжены сильнее, чем прежде. Ребенок шевелился в своем быстро сокращавшемся доме, но мать почти не чувствовала его движений. Она ощущала что-то вроде шепота – последняя весточка, которую посылал ребенок внутри нее, словно рушилось все, что он до сих пор знал, а его мир перевернулся, готовясь вытолкнуть его в другую, новую жизнь. Его «лошадь» была еще более дикой, чем ее. Какой же он храбрый! Любовь переполняла сердце Карлы. Эта любовь протянулась и к Матиасу, и женщина почувствовала, как его душа отвечает ей. На мгновение ее любимый мужчина словно оказался внутри нее, вместе с ребенком. Матиас был с ней, и она это знала. Он был где-то рядом.
Итальянка всхлипнула – всего один раз.
Звук собственного голоса помог ей прогнать все мысли. На мгновение окружающий мир исчез. Затем Карла услышала скрип осей и грохот колес, ворчание и вздохи тех, кто тащил тележки. Она почувствовала жар восходящего солнца и тяжесть своего живота. Разжав пальцы на досках борта, женщина снова опустилась на пятки, а потом вскинула голову и посмотрела в лицо Гриманду.
При свете дня его глаза приобрели чудесный рыжевато-коричневый оттенок – таких глаз итальянке еще не приходилось видеть. Казалось, они принадлежат не этому мрачному и непропорционально увеличенному лицу, черты которого словно были вылеплены каким-то злобным скульптором. Это были глаза молодого человека с мудрой душой. Они смотрели на графиню не моргая. Огромный лоб Инфанта Кокейна прорезали морщины.
– Не бойтесь, – сказал он.
– Я не боюсь.
– Боитесь. Теперь я это вижу.
Главарь бандитов шел за тележкой, почти касаясь грудью заднего борта, который был лишь немного шире его плеч. Он улыбнулся:
– Какое-то время вам придется терпеть мое общество. По крайней мере, пока не родится ребенок и вы не окрепнете. Скажите, как мне вас называть? Миледи? Мадам? Ваша светлость? Мои манеры не отличаются изысканностью, но мне не хочется, чтобы вы считали меня грубияном.
– Можете называть меня Карлой.
Неожиданный ответ удивил их обоих. Но женщина не колебалась, когда давала его.
– Хороший выбор, – кивнул мужчина. – И имя тоже. Оно вам подходит.
– А как обращаются к королю воров?
От смеха предводителя шайки задрожал задний борт тележки.
– Можно просто Гриманд, – сказал он. – А что касается короля, то, как вы сами видите, моя армия – это горстка муравьев, ползающих среди тигров.
– Я бы сравнила их со скорпионами.
Тележка остановилась и накренилась на один бок – колесо попало в яму на дороге. Карла схватилась за борта. Небрежным движением великан поднял тележку и толкнул вперед с такой силой, что Пепин и Биго едва удержались на ногах.
– Скорпионы мне нравятся больше, – согласился главарь банды. – Скорпион – символ смерти, а эти парни неразлучны с нею. Они спят с костлявой, едят вместе с ней, носят ее у себя за спиной с того дня, как появились на свет.
– Как и мы все.
– Конечно. Но большинство людей редко слышат ее шепот, а для нас она не закрывает рта. Если бы кто-то из моих плутишек задумался над этим, я бы не поставил и ложки меда на то, что они протянут еще три года, и был бы прав. Но они не думают. Они живут сегодняшним днем, когда мед еще сладок, и поэтому они свободнее, чем самые высокородные люди страны. Будь это королевством, я бы носил его корону.