Борс уставился на нее. Он был человек, который не стесняется радоваться виду горящих человеческих голов, летящих по небу. Задавать такому человеку вопрос — это означало получить в ответ правду в самой неприкрытой ее форме. Интересно, заметен ли румянец на ее щеках?
Борс ответил:
— Подобную новость тебе сложно принять. Я понимаю. Но у нас отличные шансы всем вместе умереть на этой скале, и с каждым днем они все увеличиваются. Так у кого хватит духу встать на пути такого прекрасного и удивительного романа?
— Я и не встаю у них на пути, — сказала Карла.
Борс улыбнулся с большой теплотой.
— И это делает тебе честь. Как бы то ни было, Матиас буквально разрывается между двумя своими Любовями. Так что, между нами, игра еще не окончена.
Волнение, мучение — надежды, которые, как она думала, покинули ее, — вернулись мгновенно. Она не хотела состязаться с Ампаро. Она и не станет. Однако же она хотела Матиаса.
— Ты правда веришь, что он жив? — спросила она.
— Даже если бы мне пришлось биться об заклад одному против всех, — сказал Борс, — я бы все равно поставил на это деньги.
Пушки на стене крепости грохнули, и Борс вскочил на ноги, чтобы поглядеть на дымящиеся черепа. Он в восхищении помотал головой, затем сел обратно на стул и поднял обрывок жилы от шва.
— Должен предупредить, — сказал он, — у этой медали есть и черная сторона. Если Матиас и твой мальчик еще живы, они сейчас в руках мусульманских дьяволов.
* * *
Четверг, 5 июля 1565 года
Берег — Калькаракские ворота — совет старейшин
Ампаро ночевала на берегу под звездами. Шум моря успокаивал ее. Этот шум навевал на нее сны о кузнице Тангейзера — о его руках и губах на ее теле, о его дыхании у нее на щеке, о том, как он стонал от наслаждения, — точно так же, как и благоуханный жар ночи и прохладные камни, на которых она лежала.
Днями она ухаживала за лекарственными растениями в саду Лазаро и нашла уголок, где росли дикие розы. Их бутоны вместе с цветками шалфея, мирта и шандры Лазаро использовал для приготовления одной из своих замысловатых мазей. Ампаро, как могла, избегала общества людей. Она проводила много часов, ухаживая за Бураком, выезжала его, неоседланного, по кругу и успокаивала, когда он пугался пушечных выстрелов. Все эти дни она разговаривала в основном с золотистым конем Тангейзера, и не было для нее собеседника более деликатного и приятного, чем он.
Передвижения турецких орудий на высотах Коррадино, грядущие атаки на Эль-Борго и Лизолу, литания смерти и страданий, истории о доблестных подвигах, повторяемые снова и снова, интриги среди рыцарей, неверие в помощь вице-короля, безграничное зло, исходящее от турок, — ничто из всего этого не трогало Ампаро. Люди воображали, будто они что-то значат, но больше всего ее поражало то, что, по их мнению, и их болтовня о себе самих что-то значит и даже может изменить их. Она находила эту болтовню скучной, бесконечные рассказы о несчастьях — бессмысленными, а грубые попытки окружающих вовлечь ее в их жизнь лишали Ампаро энергии и силы духа. Цена за право быть с ними была слишком высока. Не было смысла платить за то, в чем она не нуждалась. Люди высасывали из нее жизнь. Она была счастлива, оставаясь в стороне от их царства. Ее собственный мир, ее общение с розовыми бутонами, красота и привязанность Бурака — все это было гораздо более ценным и придавало ей сил. Но остальные рассматривали ее тягу к уединению как болезнь, словно им было мало своих забот. Итак, Ампаро держалась особняком, совершенно не жалея об этом. Так было всегда. Пусть думают, что она глупая, лишь бы оставили ее в покое.
Ампаро проснулась от шума весел и села. Молочный туман расстилался над водой, подсвеченный, словно изнутри, восковой луной. Она наблюдала, как длинные суда скользят сквозь туман, направляясь одно за другим к Калькаракским воротам. Не меньше дюжины, и все пусты, не считая команд гребцов, похожих на скелеты. Они исчезли в туманной тьме со спокойной деловитостью; их изможденные, худосочные гребцы были безлики и молчаливы, словно перевозчики из пустоты, доставляющие никого в никуда. Затем последнее судно обогнуло мыс и растворилось в тумане, и все следы их исчезли.
Исчезли, оставив след не больше того, который сама она оставит в этом мире, подумала Ампаро, и эта мысль принесла ей утешение. Только в мирах, не похожих на этот, что-то могло длиться вечно. Ее ночь с Тангейзером принадлежала одному из таких миров. Она была и не была и будет всегда. Только мгновения красоты награждались бессмертием. Все остальное, вместе взятое, — все тщеславные устремления, ради которых столь многие трудились и гибли, — не могло претендовать даже на магию грезы. Она снова легла на скалу, лодки были позабыты. Она глядела на небесный свод. Неужели звездам тоже суждено исчезнуть в какой-нибудь из дней? Она спросит об этом Тангейзера, когда они увидятся в следующий раз, потому что, несмотря на мрачные ожидания, она знала, что они увидятся. Как-нибудь. Где-нибудь.
* * *
Борс в эту ночь добровольно вызвался стоять на часах у Калькаракских ворот. Поскольку графиня безжалостно отчитала его за, по общему признанию, недопустимую слабость, он отказался от опиума, и с тех пор сон совершенно покинул его. Даже бренди обеспечивало лишь жалкое подобие сна. И снова удалось доказать, что, если добродетель сама по себе редко является наградой, иногда она служит источником некой иной благости, ведь если бы он валялся одурманенный в своей постели, он пропустил бы последний поворот этого удивительного сюжета.
Горячий сырой ветер из Туниса разогнал туман, и первое, что он увидел, — конвой из почти безлюдных баркасов, скользящих по проливу; баркасы вдруг неожиданно повернули к противоположному берегу, находящемуся всего в шести сотнях футов на другой стороне Калькаракского залива, который был сейчас окутан туманом.
В следующий момент по улицам прошла процессия с зажженными факелами, и возглавлял процессию сам Ла Валлетт. Борс проверил запальный фитиль своего мушкета и раздул уголь. Боковые ворота заскрипели внизу, открываясь. Борс наблюдал, как отряд Ла Валлетта выходит и направляется к берегу. Старки, Ромегас, дель Монте и целая толпа балифов. Можно подумать, будто в любой момент ожидают прибытия самого Папы.
Затем из тумана выскользнули баркасы, словно вернувшиеся из какого-то ближайшего потустороннего мира, расположенного за гранью мира привычного: они оказались битком набиты вооруженными людьми в доспехах. Сотнями людей. Каждый призрачный корабль выгружал своих пассажиров и снова уходил на другой берег залива, чтобы возвратиться с новым отрядом людей и их снаряжением. Новые войска прибывали в Эль-Борго через Калькаракские ворота.
Борс скатился по ступенькам и остановил одного из вновь прибывших воинов, проходившего мимо. Человека из подкрепления звали Гомес. Четыре галеры, присланные доном Гарсией Толедским, прибыли из Мессины и пару дней назад выгрузили долгожданную подмогу, во главе с Мельхиором де Робле, на северо-западном побережье Мальты. Они разместились в Мдине и отправили гонца к Ла Валлетту. Вскоре по счастливой случайности спустился летний туман, под прикрытием которого они добрались до Эль-Борго, обогнув с юга турецкий лагерь и пройдя по склону горы Сан-Сальваторе на дальний берег залива Калькара. Все смелые воины: сорок два рыцаря ордена, двадцать итальянских джентльменов удачи, плюс три германца и два англичанина той же породы, пятьдесят нанятых артиллеристов и шесть сотен испанских императорских пехотинцев. Едва ли это было похоже на те двадцать тысяч, на которые они надеялись, но Ла Валлетт приветствовал их как героев, каковыми они, собственно, и являлись.