Борс давно знал Матиаса.
— У тебя есть лодка?
— Пока нет. Ла Валлетт спрятал вдоль побережья десятка два фелюк, для своих гонцов на Сицилию. Думаю, дня хватит, чтобы отыскать какую-нибудь из них. — Матиас посмотрел на выражение лица Борса и затормозил у подножия лестницы, ведущей наверх. — У нас обоих найдутся дела получше, чем сдохнуть на этой куче навоза. В данный момент земли на юге отсюда почти не патрулируют, но когда Сент-Эльмо падет, Мустафа окружит город и сбежать будет во много раз сложнее. Я предлагаю продать наш опиум на базаре, где можно взять за него хорошую цену, а еще лучше обменять на жемчуг и драгоценные камни и через недельку отплыть в Калабрию.
— А что, если леди Карла решит остаться?
— Я не могу вылепить ее сына из глины. А умирать из-за любви так же глупо, как и из-за Бога.
— Но награды будут.
— Так ты едешь или остаешься? — спросил Матиас.
Борс пожал плечами.
— Наверное, с меня уже хватит запаха славы.
— Отлично.
— Но как мы вчетвером выйдем за Калькаракские ворота?
Матиас не ответил.
Они пошли вверх по лестнице, и Борс ахнул, подойдя к парапету. Менее чем в полумиле на другой стороне гавани вся турецкая армия окружила маленький оцепленный форпост, крепость Святого Эльма. Холм Скиберрас выступал из воды, словно спина наполовину погруженного в волны вола, ее хребет уходил вниз к форту, торчавшему на выходящем в море скалистом полуострове. Холм обеспечивал выгодную позицию для турецкой артиллерии, но его склоны были практически лишены растительности или хотя бы горстки почвы, на которой таковая могла бы прижиться. Природа не давала возможности ни укрепить орудия, ни окопаться войскам, но, словно девственница, эта гора была изнасилована инженерами. Со всей Бингемской котловины тысячи африканских арапов и христианских рабов соскребли сотни тонн земли, худосочной островной почвы, и затащили в мешках на лысые склоны. Они сплели габионы, громадные корзины, из ивовых ветвей, привезенных на кораблях. Затем наполнили эти плетенки булыжниками, валунами и телами своих товарищей-рабочих, убитых в траншеях меткими стрелками из крепости. Из уложенных рядами габионов были построены редуты, из которых торчали дула турецких осадных пушек, ревевших и плюющих железными и мраморными шарами в стены Сент-Эльмо.
Другим чудом, стоившим многих турецких жизней, были траншеи, вырубленные в скале, которые сейчас расползлись по склонам, загибаясь к южной стене крепости. Из этих щелей в каменистой почве стрелки-янычары обстреливали людей на стенах и все, что двигалось по воде, хотя при свете дня вода была совершенно пустынна. С берега залива Марсашетт позади форта, где заросли кустарника и деревья обеспечивали прикрытие, еще один отряд турецких снайперов целился в любого христианина, осмелившегося поднять голову над западной стеной. За пушечными батареями весь крутой склон был расцвечен полковыми знаменами мусульманских воинов, выстроившихся тысячами. Канареечно-желтый перемежался живыми оттенками красного и попугайски-зеленым, шелка сверкали на солнце, ослепляя серебряными иероглифами со знамен. И посреди этой языческой пестроты и пушечных выстрелов, словно жерло пробудившегося вулкана, дымился Сент-Эльмо.
— Как же они любят яркие краски, эти мусульманские свиньи, — произнес Борс. — Что написано на знаменах? — спросил он.
— Стихи из Корана, — ответил Матиас. — Сура завоевания. Эти стихи призывают верных к сражению, мести и смерти.
— Вот в этом и состоит разница между нами, — сказал Борс. — Разве Иисус когда-либо призывал ко всем этим ужасам?
— Видимо, Иисус знал, что ему и не нужно этого делать.
Осажденный форт был выстроен в форме звезды с четырьмя главными лучами. Обращенные в глубь острова куртины и бастионы сейчас были затянуты дымом и пылью. Задний и восточный фланги упирались прямо в море. После пятнадцати дней бомбардировок можно было только догадываться об изначальной форме и виде крепости. Стены, обращенные к батареям на холме, были сплошь в дырах, обломки камня торчали, словно зубы в старческой челюсти. Кучи камней обрушились в ров под стеной, и эти холмы ковром устилали тела турецких фанатиков, уже мертвых. Яростные волновые атаки, длившиеся часами, завершились бомбардировкой, но в этот день ждали нового наступления.
Несмотря на все, изрешеченный пулями штандарт Святого Иоанна — белый крест на кроваво-красном поле — все еще реял над развалинами, а из-за крошащихся стен и импровизированных укреплений постоянно доносился звук перезаряжаемых мушкетов и грохот пушек. До сих пор, несмотря на все расчеты и атакующих, и осажденных, массированные турецкие атаки отбивались. Защитники форта умирали днем, а ночью Ла Валлетт заменял их людьми, приплывающими с другой стороны гавани из доков Сент-Анджело. От добровольцев не было отбоя, и Борса это не удивляло. Он сжимал рукоять меча, жалея, что сейчас не с ними. Чья-то рука легла ему на плечо.
— У тебя слезы на глазах, — сказал Матиас. — Я думал, что вы, англичане, народ закаленный.
Борс бросил на него сердитый взгляд и утер предательские глаза свободной рукой.
— Нет, мы только и умеем, что хвастать в кабаках, а доблестные подвиги мы лишь наблюдаем со стороны, не принимая участия.
Матиас поглядел на Старки.
— А вот твой соотечественник кажется настоящим флегматиком.
Это была правда: Старки наблюдал уничтожение людей с таким же волнением, с каким мог бы наблюдать игру в кегли.
— Старки же не собирается удрать, словно вор в ночи.
Матиас пропустил эти слова мимо ушей и зашагал по стене, Борс последовал за ним.
Старки развернулся, чтобы поздороваться.
— Я слышал, вы превратили мой дом в дом греха.
— Как говорил Христос, — ответил Матиас, — не хлебом единым жив человек.
— Христос говорил о вещах духовных, как вы прекрасно знаете. — Старки повернулся к Борсу и заговорил по-английски: — Вы ведь сын церкви, я видел вас на мессе.
Борс так редко слышал свой родной язык, что его звуки казались Борсу странно чуждыми, но музыка английской речи всегда трогала его.
— Да, ваше преподобие. Добрый сын.
— И как же вы пали настолько, чтобы общаться с подобным безбожником?
— Одной холодной ночью в мокрой канаве, когда Матиас был готов покинуть этот мир. С Божьей помощью я выходил его и вернул к жизни. — Не было причины заискивать перед таким человеком, как Старки, однако же напустить на себя благочестивый вид не помешает. — И сейчас, если будет на то Божья воля, я надеюсь помочь ему найти дорогу к жизни вечной. То есть вернуть в объятия матери-церкви, от которой он ушел.
Кажется, Старки был так же рад слышать родную речь, как и Борс.
— Вы взвалили на себя тяжкую ношу.
— Мусульмане захватили Матиаса, когда он был совсем ребенком, он видел, как вырезали всю его семью, поэтому я прошу вас простить ему его прегрешения, пусть и многочисленные. Голос Христа до сих пор звучит в его сердце, ему достаточно лишь прислушаться.