Лыков покачал головой:
— Все тебе не так, Огородников! Людей не любишь.
— А за что тебя любить? За длинный язык? Притащил нас сюда… Зачем?!
— Не я притащил, старшина приказал, — возразил Лыков, рассчитывая, что Бокарев осадит Огородникова.
Но Бокарев молчал, он и не слушал их разговор. В его солдатской жизни редко выпадали такие дни. На срочной и на сверхсрочной были увольнительные в город, были знакомые женщины. Но уже больше года, с первого дня войны, не было у него ни увольнительных, ни знакомых женщин. Пустынный вид деревни его не беспокоил. Он сам из деревни, из далекого приангарского села; днем деревня в поле, в лесу, на реке, на огородах. Тем более сейчас, без мужиков, хватает женщинам работы. И правильно, что не пошли в город. Пришли бы к вечеру, знакомства там сложные, долгие, придешь и уйдешь…
Его предположения оказались правильными. Набежали ребятишки, выполз старик в валенках и полушубке, пришли женщины, и, наконец, появилась Нюра, переодетая в сатиновое платье, с яркой косынкой на шее, в туфлях на босу ногу, и с ней бригадир Клавдия — миловидная женщина с пышной, еще стройной фигурой, в платке (под ним виднелись гладкие черные волосы), в жакете и в сапогах, плотно охватывающих ее сильные полные икры, — Бокарев уже не мог оторвать от нее глаз.
Он козырнул, молодцевато расправил плечи:
— Привет начальству!
— Здравствуйте, наши защитнички, — бойко ответила Клавдия.
— Такое, значит, дело, товарищ бригадир, — продолжал Бокарев, — есть предписание остановиться в вашем населенном пункте. Поживем день-другой, а хорошо примете, то и недельку. — Он снял фуражку, движением головы откинул назад свои красивые волосы. — Много нам не надо: крышу над головой, постель…
— Постель, наверно, широкую потребуете, — засмеялась пожилая женщина с высоко подоткнутой юбкой.
— Это уж как устроите, — в тон ей ответил Бокарев. — Еда у нас своя, а выпить не откажемся, если поднесете.
— Где ее достанешь, водку-то? — заметила та же пожилая женщина.
— А достанешь, вам же отдашь, чтобы до города довезли, — добавила другая и подняла высоко руку. — Вот так с поллитрой и голосуешь.
Бокарев внушительно заметил:
— Гражданочка, среди военных шоферов калымщик — редкое и позорное явление.
— Нам не для кого водку держать: все мимо нас едут, никто не останавливается, никому мы не нужны. — На лице Клавдии блуждала загадочная улыбка: не то завлекает, не то сама развлекается болтовней.
Бокарев пристально посмотрел на нее, потом, показывая на небо, спросил:
— Немец часто летает?
— А вы его боитесь? — поддразнила его Клавдия.
— Мы немцев не боимся, мы женщин боимся.
— Чем это вас женщины так напугали?
— Ихнего коварства боимся, — заглядывая ей в глаза, ответил Бокарев.
— Старшина времени не теряет, — тихо проговорил Лыков.
— Дело молодое, — добродушно ответил Краюшкин.
— Итак, товарищ бригадир Клавдия, — продолжал Бокарев, — просьба разместить военнослужащих и затопить баньку: для солдата баня — второе удовольствие в жизни.
— А первое?
— Первое — с прекрасным полом побеседовать…
— Баньку можно затопить, — деловито сказала Клавдия, — только воду с реки таскаем: засорился колодец, грязь одна. — Она тронула рукой сгнивший сруб. — Подходить боимся. А мужиков в деревне всего один. — Она показала на дремлющего на завалинке деда. — Не можем мы последним мужиком рисковать.
Женщины засмеялись.
— Ты нашего деда не обижай, — сказала Нюра, поглядывая на Вакулина, — он у нас хороший.
Рисуясь перед Клавдией, Бокарев командирским голосом приказал:
— Вакулин и Огородников, очистить колодец от посторонних предметов. Краюшкин и Лыков — заготовить новые венцы! Гражданское население прошу доставить ведра, веревки, багры в нужном количестве.
Огородников сварливо проговорил:
— А чего венцы менять, крепкие еще.
Он нажал на верхние венцы сруба и чуть не обрушился с ними в колодец.
— Много рассуждаете, рядовой Огородников! — прикрикнул Бокарев. — Выполняйте приказ: обеспечить население нормальной питьевой водой. Об исполнении доложить!
Изба пахла свежевымытыми полами, той чистотой, когда в доме живет одинокая, хозяйственная, работящая молодая женщина. Это было совсем не то, что встречал Бокарев на танцульках, на вечерах самодеятельности, которые устраивали для них шефы, не то, что попадалось ему во время коротких увольнительных в город, и не то, что видел он на фронте: девушки-регулировщицы, санитарки, телефонистки, такие же военные, как он сам. Здесь было далекое, родное: молодая здоровая женщина, только покультурнее, чем девки и бабы в его далеком сибирском селе.
Клавдия сняла платок — ее черные смоляные волосы были разделены пробором, — сняла жакет и осталась в кофточке, открывавшей за каемкой загара полную белую шею и руки, широкие, рабочие, но тоже белые и полные; от них пахло душистым мылом, и этот запах мешался с запахом пота работающей женщины, — эти запахи пьянили Бокарева.
Она сидела рядом с ним на лавке и смотрела, как он пьет молоко, закусывает хлебом, разрезая его блестящим, остро заточенным финским ножом.
— Какой нож у вас страшный.
— На фронте без холодного оружия как без рук, — ответил Бокарев.
— Фрицев скоро прогоните?
— Точную дату назвать не могу, но думаю, что в будущем году войну закончим успешно. Сейчас на фронте положение слоеного пирога.
— Какого такого пирога? — удивилась Клавдия.
Бокарев, ударяя ребром ладони по столу, показал:
— Тут мы, тут фриц, опять мы, опять фриц. Вопрос в том, кто кого в котел возьмет. Все от вас зависит.
— От нас? — еще больше удивилась Клавдия.
— От того, как тыл будет сочувствовать фронту, — многозначительно произнес Бокарев, подвигаясь ближе к Клавдии.
Она опустила глаза, тронула медаль на его груди.
— «За отвагу»… А в чем отвага-то была?
— Все вам надо знать? — загадочно ответил Бокарев.
— Военная тайна, — засмеялась Клавдия.
— Вот именно. Могу рассказать только близкому человеку.
Она подняла голову, посмотрела ему в глаза серьезным, глубоким взглядом.
— Тебе сколько лет?
— Двадцать три.
— Молодой… — Она протянула руку, провела рукой по его волосам, слегка потрепала их. — Русоволосый… Любят тебя, наверно, девки.
Он попытался удержать ее руку.
— Любили когда-то. А сейчас не знаю: любят или нет.