Спустя полтора часа из салона выпорхнул пергидрольный блондин с прической буффон. В следующем квартале нашелся и соответствующий прикид: шоколадного цвета кожаные штаны, бежевый свитер-блузон и длинное пальто на волчьем меху – все за счет британских налогоплательщиков. Первая попытка съема случилась уже в пятнадцати шагах от магазина.
Забравшись с некоторым трудом в машину, я испытал новую улыбку на охраннике парковки – он ответил взглядом, в котором любопытство смешивалось с жалостью. Тем не менее я посчитал, что если уж отправляешься в рай для геев, то лучший способ остаться незамеченным – бросаться в глаза. Что еще важнее, мне нужна была какая-то маскировка. Я не смог бы обмануть тех, кто знал меня достаточно хорошо, но мог вызвать сомнение у остальных, выиграв таким образом несколько драгоценных секунд – немалое преимущество в затруднительной ситуации. Чутье подсказывало, что на Файр-Айленде уже готовятся к теплой встрече, и мне хотелось уравнять шансы.
Я выехал из Манхэттена через мост на Пятьдесят девятой улице. Движение по верхней секции было таким, что, казалось, там грохочет длиннющий скорый поезд. За мостом, слева, открылся бетонный виадук, потом потянулись бесконечные заправочные станции, шиномонтажные мастерские, закусочные с рекламными щитами, провозглашавшими, что вдыхать сигаретный дым с низким содержанием смолы – это мужское дело, причем каждый бренд соревновался за право убить тебя медленнее, чем это сделают конкуренты. Я проехал мимо громадного серо-голубого центра «Квинс», батареи высоток из бурого песчаника, а потом пейзаж начал постепенно меняться, появились обширные зеленые участки, а многоэтажек стало заметно меньше.
За аэропортом Кеннеди строения исчезли совсем, и мы оказались вдруг на открытой местности Лонг-Айленда – с деревянными разделительными барьерами и элегантными каменными мостиками, пышной зеленью и изысканными белыми домиками, прячущимися за деревьями. Все здесь дышало крепким, бодрящим ароматом свежего воздуха, влажных деревьев и больших денег.
Недавний снегопад обошел этот район стороной, хотя кое-где и виднелись белые островки. Как бывает всегда, когда выезжаешь из большого города, я испытал чувство облегчения, а созерцание тихих пейзажей после лезущих вверх и во все стороны когтей Нью-Йорка лишь усилило ощущение.
Парень в билетной кассе на пароме на Файр-Айленд взглянул на меня раз, другой, третий, потом пожал плечами. На нем была флисовая парка, и он постоянно прихлопывал руками в толстых шерстяных рукавицах, проклиная неработающую плиту и поглядывая с сомнением и опаской на темнеющее небо. Да, паром ходит. Как часто, он понятия не имеет. Сейчас не сезон, и сообщение нерегулярное, не то что летом. Последний ушел около часа назад и вроде бы не затонул. Когда вернется? А кто его знает? Если погода не ухудшится, то я могу рассчитывать перебраться на Файр-Айленд в ближайшие два-три часа. Обнадежив меня таким вот образом, он указал на выкрашенную белой краской лачугу с двумя окнами, дверью и вывеской со словами «Клэм-бар Порки» над покатой шиферной крышей, где я мог бы скоротать время.
Внутри было тепло, горел огонь. Тесно составленные деревянные столы и стулья; потолок с открытыми деревянными балками; клетчатые, голубые с белым, ситцевые занавески и длинный, во всю стену, бар, заставленный подносами с черничными маффинами и, как свидетельствовала карточка на стене, домашнего приготовления пончиками. Хватало здесь и артефактов, поддерживающих тему моря и морепродуктов: настольные лампы с изображениями лобстеров и раковин; растения, свисающие с потолка на веревочных кашпо; карта старого Лонг-Айленда и прибитый к деревянной доске двадцативосьмифунтовый лобстер. Написанные от руки таблички на стенах сообщали, что «здесь готовят моллюсков, которые прославили Лонг-Айленд», а «рутбир подается в замороженных кружках». Присутствовало и то, без чего уже не обходился ни один претендующий на роскошь американский ресторан, – вода «Перрье».
Я заказал пиво и ракушки. Мальчонка в бейсболке, сидевший на барном стуле и тыкавший ножом в подставку для пивной кружки, принял заказ и тут же умчался в кухню, крича во весь голос, что «там леди хочет, чтоб ее обслужили».
Некоторое, довольно продолжительное, время спустя девочка в матросской форме положила на стол что-то завернутое в фольгу, развернула, и я увидел огромную гору беловато-бежевых ракушек самого разного размера, от средних до больших, и из каждой высовывалось нечто серое и сморщенное, отдаленно напоминающее слоновий хобот. По разделу привлекательности блюд лонг-айлендские пропаренные ракушки должны возглавлять список десяти самых отвратительных созданий, подлежащих съедению человеком. Что же касается вкуса, то тут у них конкурентов мало.
Я поднял голову – мальчишка в бейсболке и девочка смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Не говоря ни слова, я взялся за вторую ракушку, когда услышал смешок. Другая девочка в матроске спряталась за дверью, но потом осторожно выглянула.
Для того, кто хотел оставаться незамеченным, мое путешествие на Файр-Айленд началось не самым удачным образом.
Погода улучшилась, и вскоре, как и предсказывал билетер, я уже сидел в нижнем, закрытом, отсеке парома, с внушающей беспокойство натугой пробивавшегося к цели через волнующийся океан. Время от времени, когда судно ныряло носом, вдалеке проступал мутный силуэт острова. Я смотрел на потолок, почти полностью скрытый оранжевыми спасательными жилетами, и не знал, радует меня факт их наличия или скорее тревожит.
Компанию мне, не считая штурмана, плотного бородача с толстой сигарой в зубах, напоминавшего моряка с рекламы Джона Плейера, и стоявшего с ним на мостике юнца, составлял один-единственный пассажир – пожилая женщина в фиолетовом макинтоше и с тремя миниатюрными пуделями, которых она держала на поводках. С ними она обсуждала детали поездки, им указывала на какие-то интересности и с ними говорила о запланированном на обед стейке. Звали пуделей Тутси, Попси и Беби.
Прибытие парома в порт Оушн-Бич не вызвало среди островитян большого волнения. Парень в спецовке, вышедший из-под навеса, растянувшегося во всю длину причала, с видимой неохотой поймал брошенный юнгой канат и быстренько закрепил его на швартовой тумбе.
Сильно похолодало, и я, едва ступив на берег, ощутил силу пронизывающего ветра и вгрызающейся в каждый дюйм тела сырости. Энтузиазма в отношении всего предприятия заметно поубавилось. Все летнее очарование Оушн-Бич, если таковое и присутствовало, исчезло с наступлением зимы, угрюмый пейзаж напоминал заброшенную киноплощадку с оставленными за ненадобностью декорациями. Уныло хлопал укрывавший лодки брезент, постанывали фалы, удерживая на месте пришвартованные и беспокойно подрагивающие катера и крохотные яхты, на другой стороне автопарка ржавели четырехколесные тележки, ждущие следующей весны, когда вернувшиеся хозяева снова загрузят их багажом и провизией.
Я обошел городок в поисках открытого магазина. Вывеска в одной витрине гласила: «Веселой зимы – увидимся весной. Ларри и Дон». Под надписью один молодец в спортивных доспехах тащил другого, устроившегося в детской тележке. Где-то хлопнул ставней ветер, и стайка встревоженных чаек тут же отозвалась пронзительными, хриплыми криками. В агентстве по недвижимости несколько человек пили кофе. Я прошел мимо и направился к универсальному магазину.