Генри оказался высоким – шесть футов два дюйма. Фотогеничным. Образцовым американским бизнесменом. Здоровое загорелое лицо, крупная фигура, рубашка с открытым воротом, прекрасного покроя спортивная куртка в мелкую клетку, элегантные серые брюки и обязательные кожаные мокасины от Гуччи. Пытаясь пропустить меня внутрь, он почти полностью заблокировал вход.
Меня провели в квартиру, усадили на бархатный, в пятнах, как у оцелота, и глубокий, как пещера, диван «честерфилд» производства «Роше-Бобуа», сунули в руку стакан скотча со льдом и стали влажным полотенцем осторожно протирать мне лицо. Последним занималась нервная служанка-пуэрториканка. Среди персидских ковров, подлинников Каналетто и Фрагонара и ваз Лалика я, должно быть, выглядел крайне неуместно.
– Бедняжка, – повторила миссис Йоффе. – Ты только посмотри на него, Генри, он же бледный и дрожит как лист.
Я не стал рассказывать, что симптомы вызваны в большей степени накопившейся за последние дни нехваткой сна, нежели событиями последнего часа. Служанка наконец вытерла мое лицо и удалилась.
– Что с вами случилось? – спросила миссис Йоффе.
Я поведал им самую зловещую и душераздирающую историю с групповым нападением, какую только смог придумать, а закончив, признал, что оказался не таким уж плохим сказочником. На хозяев моя повесть произвела впечатление.
– Думаю, вам нужно немедленно сообщить в полицию, – заявила миссис Йоффе.
– Позвонить можно, но это будет напрасная трата времени, – возразил ей муж. – Они потащат вас в участок, промурыжат там пару часов, возьмут заявление, если найдут того, кто сможет читать и писать, потом скажут, что ничего не могут поделать и что искать этих парней бесполезно. Лучше не дергаться и выпить еще виски.
Я не мог не согласиться с такими железными доводами. Первый выпитый стакан уже привел меня в состояние легкой расслабленности. Я вспомнил, что на моих часах полтретьего ночи.
Я до сих пор еще не нашел себе место для ночлега – в служебную квартиру возвращаться не хотелось, и я рассчитывал, что найду Сампи здесь и переночую у нее.
Когда интерес к моему несчастью ослаб, я избрал другую тему разговора, ставшую причиной моего прихода сюда: Сампи. Я вспомнил ее настоящее имя – Мэри-Эллен. Родители, похоже, были сбиты с толку ее неожиданным поступком. У них были прекрасные отношения с дочерью. Они виделись два раза в месяц и раза три в неделю разговаривали по телефону. В прошлом месяце родители уезжали в отпуск и вернулись лишь накануне вечером. Миссис Йоффе после моего звонка обзвонила всех друзей дочери, но никто из них ничего не знал о поступке Сампи. Все очень удивились. Даже пресловутая Линн не ведала о случившемся и не смогла пролить свет на эту загадку.
– Я сейчас же позвоню в полицию, – решительно заявила миссис Йоффе. Судя по всему, она имела неверное представление об интересах и способностях нью-йоркских копов.
– Вы можете пролить на это хоть какой-то свет? – спросил мистер Йоффе, пронзив меня испытующим взглядом.
– Пожалуй, нет, – солгал я, стиснув зубы, и если чуть-чуть побледнел, они все равно этого не заметили. – Она знала, что меня не будет в городе несколько дней, и я пообещал позвонить сразу, как только вернусь.
– Вы не пробовали связаться с Вернером? – спросила миссис Йоффе.
– Бесполезно, я разговаривал с ним сегодня днем. Она работает над проектом для Вернера, но он даже не предполагал что-то услышать от нее раньше чем через пару недель.
– Вероятно, этому имеется очень простое объяснение, – заметил мистер Йоффе.
Я мог бы сказать, как опасаюсь поверить в его правоту, но не стал этого делать.
– Какое же может быть простое объяснение, когда девушка продает квартиру и исчезает, ничего не сказав родителям и лучшим друзьям? – засомневалась миссис Йоффе.
– Когда вы в последний раз говорили с ней? – уточнил я.
– Перед тем как уехать в отпуск. С ней все было в порядке. Она сказала нам, что уедет с каким-то англичанином поработать на компьютере, должно быть, имела в виду вас, и что она прекрасно проводит время. Судя по голосу, у нее все было хорошо. Надеюсь, она не обнаружила какую-нибудь великую художественную подделку и не попала в историю… Понимаете, это такой опасный бизнес.
– Она уже достаточно давно занимается этим и знает – я бы так сказал – все подводные камни.
– Нет, – с чувством возразила миссис Йоффе. – Девочка не так уж давно в этом деле. Она даже нисколько не интересовалась искусством.
Ее слова потрясли меня.
– Ни в малейшей степени. В школе наша дочь не могла отличить картину маслом от принта. Интерес у нее появился в университете.
– Она училась в университете?
– Конечно. Она разве вам не рассказывала? Первый диплом получила в Принстоне.
– Первый? А мне не говорила.
– Позднее у Мэри-Эллен проявился страстный интерес к импрессионистам. Она поступила в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, где изучала изобразительное искусство и получила еще один диплом. В Нью-Йорке начала сотрудничать с аукционным домом «Сотби Парк Бернет» и проработала с ним год, потом стала зарабатывать на жизнь как независимый оценщик антиквариата.
– Она у нас умная девочка, – вступил в разговор мистер Йоффе. – Достала для меня вон ту штучку. – Он показал на висевшую на стене маленькую, но прелестную картину Ван Гога.
– Всего за сорок пять долларов. Стояла в рамке задником наружу и собрала на себя всю нефть Гудзона.
Новая информация стала для меня потрясением. Я знал, что Сампи далеко не идиотка, но если она столь умна, как только что сообщили ее родители, а у меня не было оснований не верить им, то получалось, что она очень умело скрывала от меня свои таланты.
Мы поговорили еще немного, но я уже больше не проявлял интереса к их рассказам, к тому же за это время алкоголь успел глубоко всосаться в мою кровеносную систему, так что я изрядно осоловел. Слова плавали в голове, и мне приходилось напрягаться, чтобы уловить смысл.
– Вы остаетесь здесь и ночуете у нас, – неожиданно объявила миссис Йоффе, и ее решительный тон вытащил меня из глубин сна.
– Нет-нет, все в порядке, спасибо… я должен идти.
– Вы никуда не пойдете. Вы останетесь здесь. Розита приготовила для вас постель наверху, в свободной спальне, и вы хорошенько выспитесь. Вам приготовили туалетные принадлежности и все прочее. Мы вас никуда не отпустим, чего доброго, на вас ночью опять где-нибудь нападут.
Я не стал особенно сопротивляться, и, кроме того, мне действительно было некуда больше идти. Сил, чтобы добраться до какого-нибудь отеля, не осталось, да меня и вряд ли куда-нибудь пустили бы, принимая во внимание все обстоятельства.
Через полчаса я лежал на чистых белых простынях в огромной мягкой постели. Мне было тепло и уютно, и я вскоре погрузился в желанный глубокий и столь необходимый сон.