Вертилин пошел на почту и отправил телеграмму, написанную утром. Все кончено! Он облегченно вздохнул: теперь у него развязаны руки и он может спокойно заметать следы.

Нужно действовать быстро и решительно. По какому-то роковому стечению обстоятельств он выплыл на поверхность, его заметили, его подозревают. Ни на чем не попался, но люди не прошли мимо мелочей, с виду неприметных.

Прежде всего счетовод: он обещал сегодня быть в банке. Вертилин терпеливо прождал полтора часа, наконец увидел маленькую фигурку этого человека, пробиравшегося к четвертой кассе. Значит, жив, здоров! Но чувство облегчения сейчас же сменилось у Вертилина острым чувством ненависти. Вот единственная улика против него! От этого пьяного ничтожества зависит его жизнь!

Остается Поляков. Что тот о нем знает, какие предпринял шаги? Что ему рассказали Максимов и Масленников? Конечно, можно не являться ни в трест, ни на автобазу, все кончить с ними, и его забудут? Но Поляков из тех людей, которые ничего не забывают. Значит, необходимо опередить его.

Вертилин снова обрел всю свою энергию. Нет, не этим людям с ним справиться! Он ненавидел Полякова. За то, что сорвалась так тщательно продуманная операция, за эту жуткую ночь, за пережитые страхи. Поляков с первого дня мешал ему, заставил потерять столько времени, выбил из колеи, спутал карты, лишил его не только своих машин, но и случайных, повлиял на Масленникова, а через него и на другие колхозы. Если Полякову позвонит контролер, он расскажет и про лишние рейсы, и про «левые» машины, и о попытке получить у Масленникова фиктивный счет, он из тех людей, которым до всего есть дело.

– Я не нуждаюсь больше в машинах, Илья Порфирьевич, – объявил Вертилин, входя на следующий день в кабинет Канунникова, – но вы в свое время помогли мне, и я буду с вами откровенен.

Это был уже не докучливый проситель, клянчивший пять машин. Это был уполномоченный крупной стройки, имевший в своем распоряжении двадцать новых автомашин.

Он спокойно опроверг возводимый на него поклеп. Он считает излишним оправдываться. Поляков – еще не прокурор, но, ударяя по Вертилину, Поляков в самом деле целит в Канунникова, хочет доказать, что он якобы покровительствовал какому-то жулику. Вот он сидит перед вами, этот жулик. Похож?

Не кажется ли Илье Порфирьевичу странным, что автобаза, выпускающая на линию до стa пятидесяти машин в день, вдруг подняла такую шумиху из-за пяти? Мало того, она всячески саботировала приказ управляющего трестом. Кстати, он не хочет повторять отзыв Полякова об этом приказе, да и о лице, его подписавшем. Он не хочет этого повторять, потому что он не кляузник, но, поверьте, будь он на месте Канунникова, Поляков и трех дней бы у него не работал.

Он сделал приличествующую этому сильному месту своей речи паузу и по потемневшему лицу Канунникова удостоверился, что она произвела нужное действие.

– Все несчастье в том, Илья Порфирьевич, что никто не хочет даром ничего делать.

– Но вы им уступили кирпич? – не сразу сообразил Канунников.

– Кирпич не укусишь, – многозначительно произнес Вертилин и прямо посмотрел в глаза Канунникову. – Я ненавижу склоки, но Поляков хочет вас опорочить. Конечно, вы сами знаете, как призвать его к порядку, но мое имя пусть вас не беспокоит: оно еще ничем не запятнано. Я честней Полякова, и, если я вам потребуюсь, можете мной располагать.

Расчет Вертилина оказался правильным и свидетельствовал о том, что он отлично знает таких людей, как Канунников. Канунников поверил в то, что Поляков затевает против него склоку. И взялся за перо, решив набросать на бумаге доказательства, которыми располагал, чтобы требовать увольнения Полякова. В результате родилась обширная докладная записка, похожая на все подобные записки: в ней умалчивалось все хорошее, а отрицательные факты были подобраны и расположены так, что создавалась неприглядная картина. Таким способом любое хозяйство можно изобразить в самом отвратительном виде.

Канунников перечитал записку: все «легло» как следует, по такому документу безусловно могут освободить.

Потом он вызвал бухгалтера и спросил его, сколько денег перечислено автобазе на ее счет капитального строительства.

– Сто тысяч, – ответил бухгалтер.

– А сколько должны еще перевести в этом месяце?

– Еще семьдесят пять тысяч.

– Вы мне докладывали, что в Шилове недостаток оборотных средств.

– Да.

– Так вот, деньги переведите в Шилово.

– Илья Порфирьевич, – растерялся бухгалтер, – в Шилове к концу месяца финансовые затруднения ликвидируются, а на загряжской базе самая интенсивная заготовка материалов. Задержать им перечисление – значит поставить под угрозу строительство.

– Мое распоряжение законно? – перебил его Канунников.

– Формально…

– Выполняйте его.

Глава двадцать первая

Дело, причинившее Вертилину столько хлопот, отняло у Полякова не более получаса.

Когда он вернулся из командировки, Степанов рассказал ему о приписке Максимову лишних рейсов. Путевки не оставляли в этом никаких сомнений.

Вызванный в кабинет Максимов, усмехаясь, объяснил:

– Шестой рейс премиальный. Так уж клиент решил.

– Почему он только вас премирует? – спросил Поляков.

– Не знаю. – Максимов пожал плечами. – Да ведь автобаза на этом ничего не теряет.

– Автобаза не нуждается в краденых деньгах, – ответил Поляков.

Ах, вот как, значит, и его считают жуликом! Желание все выложить начистоту, шевельнувшееся в Максимове, сразу пропало. Разбирайтесь как хотите.

Когда он вышел, Поляков сказал:

– С Максимовым – вопрос второй, а Вертилин, кажется, порядочный жулик.

– Я думаю, – заметил Тимошин, – главный вопрос – о Максимове, а уж второй – о Вертилине.

Поляков бросил на Тимошина внимательный взгляд, но промолчал.

– Вертилин – ловкач, – сказал вызванный вместе с Максимовым Смолкин.

– Однако, – заметил Поляков, – вы его надули.

– Что вы, Михаил Григорьевич! – самодовольно улыбаясь, воскликнул Смолкин: такой упрек он воспринял как наивысшую похвалу.

– Кто ему еще возит? – спросил Поляков.

– Многие, – сказал Смолкин, – колхозы возят.

– Какие колхозы?

– Разные… Видел я лошадей «Новой зари».

– Масленникова? – Поляков поднял телефонную трубку.

Разговор с Масленниковым подтвердил подозрения Полякова.

– Не мешало бы все проверить, – сказал Степанов, после того как Смолкин вышел из кабинета. – Такой проходимец мог запутать и Смолкина и Максимова.