– Нужно развязать вам руки, – продолжал Канунников. – Выделим мастерские на самостоятельный баланс и подчиним вам строительство. Ничего, ничего, беритесь смелее, поможем. Только вот что… вопрос этот нужно обосновать в деталях. Вам-то видней, что практически нужно. Поэтому изложите свои соображения в докладной записке и представьте ее мне. Никаких расчетов не надо, просто обоснуйте, почему необходимо провести это мероприятие.

– Что же я должен писать? – глядя в окно, хмуро спросил Горбенко.

– Напишите все как есть. Руководство базы рассматривает ремонт как дело второстепенное и поэтому мешает работе мастерских. Приведите отдельные факты, докажите, что мастерские необходимо отделить от автобазы. Пишите обо всем прямо, не стесняясь: вам с Поляковым все равно скоро разделяться, миндальничать нечего.

Горбенко по-прежнему молчал.

– Вы меня поняли? – спросил Канунников.

– Разрешите все это доложить директору автобазы?! – объявил Горбенко.

Канунников вытаращил глаза:

– Что доложить?!

– О вашем приказании написать докладную записку.

– Вы что, собственно говоря…

– А ничего! Я, знаете ли, так в армии привык: о полученном приказании докладывать своему непосредственному начальнику.

Канунников поморщился:

– При чем тут армия? Никто не лишает вас права обращаться к управляющему трестом.

– Но никто не лишил меня права обращаться к своему директору, – усмехнулся Горбенко.

«Вот как их всех Поляков прибрал к рукам, – думал Канунников, когда Горбенко ушел. – Да, на автобазовских рассчитывать нечего – круговая порука…»

Он поднял трубку и позвонил управляющему Стройтрестом Грифцову.

– Как дела, Грифцов? Ты когда мне мастерские отстроишь?

– Двигаем, Илья Порфирьевич. А что тебя никогда на стройке не видно?

– Занят, занят, дорогой мой, руки не доходят. Да ведь что ездить? Только мешать. И без меня есть кому с тобой ругаться. Поляков, наверно, в печенки залез?

– Да, уж твой Поляков!.. Все бы ничего, да деньги у него кончаются. Двадцатого не расплатится – приостановлю работу. То я у него в должниках ходил, а теперь он у меня.

– Вот видишь! – подхватил Канунников. – Я ему еще тогда говорил: «Не лезь ты с этими деньгами: начнется стройка – рассчитаемся с Грифцовым». Так ведь нет – полез. И тебя скомпрометировал и меня.

Грифцов засмеялся:

– Мы с тобой тогда неважно выглядели.

– Видишь, с какими людьми мне приходится работать. Свой же человек – и подводит. Будь у тебя прораб вроде моего Полякова, ты бы, наверно, с ним давно распрощался.

– Ну, ну… Я бы такого работника, как Поляков, с руками и ногами. Толковый человек, и люди хорошо подобраны.

– Ты так думаешь? – кисло протянул Канунников. – Значит, у тебя особых претензий нет?

– Особых нет. Насчет денег проследи. Теперь твоя очередь.

Канунников вздохнул:

– Деньги, деньги!.. Поляков так с деньгами напутал, что не знаю, как распутывать буду.

– А что такое?

– Да так, наши внутренние дела, – загадочно ответил Канунников, – как-нибудь при случае расскажу. Но ты с Полякова не слезай, деньги требуй.

Не вышло с Горбенко, не вышло с Грифцовым. Первый – грубиян, второй – размазня.

Канунников снова поднял трубку и позвонил управляющему Тракторсбытом Кудрявцеву:

– Привет, Кудрявцев!

– Здорово, здорово! – загудел в трубке мощный голос Кудрявцева. – Ты чего, опять что-нибудь клянчить? Сначала притворяетесь овечками, потом на облисполком вытаскиваете. Такой вы народ!

– Получилось так, Кудрявцев. Понимаю, что нехорошо, да так вышло. Подвел меня Поляков.

– А чего Поляков? На его месте любой бы так действовал. Тебе хорошо в кабинете сидеть, а у него хозяйство!

– Вот как?! А я тебя на исполкоме по-другому понял.

– Ты что же, хотел, чтобы я на исполком пришел – и лапки кверху? Так не бывает! Он защищает свое, а я – свое. Пиво пивом, дело делом.

– Ну, а запчасти для реставрации?

– Получил я приказ из Москвы: наладить здесь, в области, массовое восстановление. Ссылаются на опыт твоей автобазы. Придется обоим за это дело браться.

– Да, конечно, – промямлил Канунников, – вот получу указания из своего министерства.

– Ох, бюрократ! – загремел Кудрявцев. – Так вот, знай: мы с Поляковым уже договорились, а ты давай жди указании.

Глава двадцать четвертая

Приемщик осматривал «колдуна», изредка бросая короткие фразы: «Аккумулятор – проверить», «Двигатель – заменить кольца», «Сцепление – сменить подшипник»… Все это Нюра записывала в дефектную ведомость, не переставая ревнивым взглядом следить за каждым движением приемщика. Теперь, когда вопрос о замене кузова и кабины был решен, ей хотелось все сменить, все поставить новое. – Радиатор промыть и запаять, – сказал приемщик.

– Николай Кузьмич! – взмолилась Нюра. – Ведь он паяный-перепаянный.

Ответа не последовало. Нюра вздохнула и, посмотрев украдкой на приемщика, записала в ведомость: «Радиатор заменить».

Но когда слесари, отъединив болты и стремянки, сбросили на землю кузов, а затем сняли кабину, что-то дрогнуло в ее сердце. Машина оголилась и стояла, точно раненая птица, беспомощно растопырив широкие крылья. Хотя и старенькая машина, а жалко. По болтику все сама собирала.

На время ремонта своей машины Нюра была назначена в бригаду мотористов.

Как опытный врач выслушивает работу человеческого сердца, так и настоящий моторист выслушивает работу двигателя. Сходство это тем более полное, что они пользуются одинаковым прибором – стетоскопом. Но больной, жалуясь, помогает врачу установить диагноз, машина безгласна.

Никто на базе так не чувствовал мотор, как Пчелинцев, никто не обладал таким чутким ухом, как он.

Высокий толстяк с брюшком, которое смешно оттопыривало его и без того куцую, с короткими рукавами куртку, он носил длинные баки, так в детских книжках изображают капитанов дальнего плавания, и держал в зубах такую же, как у капитанов, трубку. Курчавые, окружавшие широкую лысину волосы придавали ему внушительный и даже грозный вид. На самом деле это был добродушный человек, балагур и зубоскал.

Все в Пчелинцеве не соответствовало его наружности. Только он умел особым артисти-ческим жестом отбросить на верстак ненужный ему инструмент, а особый, знакомый всем его помощникам стук молотка по мотору означал: «Готово, убрать!» Когда он вставлял поршень в цилиндр, вид его напоминал хирурга. Но если в операционной господствует тишина, то рот Пчелинцева не закрывался ни на секунду. Он сыпал поговорками и прибаутками, не совсем благозвучными, но всегда очень меткими.