Или вот: «По данным проведенного социологического исследования было выявлено, что 23 % респондентов состоят в разводе. На утверждение «Причиной развода стала моя работа и несогласие супруги(га) мириться с моей профессией и ее издержками» 100 % разведенных мужчин-сотрудников ответили «частично», в числе разведенных женщин-сотрудниц 50 % разводов произошли только по причине несогласия и 50 % – «частично». Таким образом, можно сделать вывод: большинство разводов в семьях произошло в основном по причине несогласия супругов мириться с профессией сотрудников».
Евгения Спиридоновна перевела дух и захлопнула ноутбук.
– Боря, двадцать три процента разводов – это колоссальная цифра. Это несчастные люди, одинокие, поглощенные своей работой…
– Мама, прошу тебя, успокойся.
Он даже встал, чтобы обнять ее.
– Не знаю, как убедить тебя в том, что у нас с Надей действительно все было нормально. Что мы были счастливы. И если ты не видела улыбок на ее лице, то это еще ни о чем не говорит… Мне-то она улыбалась, уж можешь мне поверить.
Давай подождем полуночи, вот доедет поезд до Богоявленска, и может, что-нибудь прояснится… К тому же мало ли существует родственников, о которых мы забываем или о которых вообще ничего не знаем? А вдруг окажется, что у Нади была тетя или какая-нибудь дальняя родственница, которую она назвала своей тетей. Давай уже подождем…
Успокаивая ее, он словно успокаивал себя. Вот бы его коллеги по работе, друзья увидели его, каким он может быть рядом с мамой, как раскиснуть и превратиться в слабого, нуждающегося в материнской ласке, маленького мальчика. Быть может, все мужчины такие, да кто же признается?
– Хорошо. Я сейчас пойду, займусь своими внуками, их же надо искупать и уложить спать, а ты пока посиди и подумай о том, что я тебе сейчас сказала, какие цифры привела.
Она тяжело вздохнула, поцеловала Бориса и вышла из кухни.
Борис открыл холодильник, достал бутылку водки и налил себе полстакана. Затем, опомнившись, что ему сегодня, возможно, предстоит сесть за руль, кто знает, может, Надю снимут с поезда в Богоявленске, и тогда он поедет туда, за ней, вылил водку обратно в бутылку, мимо горлышка, расплескав ее, все вокруг намочив.
Вытер руки полотенцем и снова позвонил Лере, в Сенную, уверенный в том, что она не спит.
– Да, Боря. Слушаю тебя, – услышал он тревожный голос.
– Лера, скажите, может, вы все-таки что-нибудь знаете? У вас в Москве родственников нет?
– Как будто бы нет… А что случилось? Надя в Москве?
– Во всяком случае, она взяла билет до Москвы… – Он объяснил ей ситуацию.
– Как-то все очень уж странно… Не знаю, Боренька, что тебе и сказать.
– А может, у нее там, в Москве… Как бы это сказать… старый знакомый?
– Какой еще знакомый? – возмутилась Лера. – Кого ты имеешь в виду?
– Бузыгина, кого же еще! – вскричал Борис. – Ведь он в прошлом году вышел! Уж можете мне поверить! Условно-досрочное освобождение!
– Ну, не знаю… Да я о нем вообще ничего не знаю! Если бы он был хотя бы из местных, то я была бы в курсе, уж наши-то бабы молчать бы не стали. Но он чужой был, вообще неизвестно откуда. Но если ты говоришь, что он вышел в прошлом году… Ох, хотелось бы мне тебя успокоить, но ты сам напомнил мне эту историю…
– Что вы этим хотите сказать?
– А то и хочу, что сама теперь спать не буду… И откуда он только взялся, этот Бузыгин?! Бандит, уголовник, преступник… Господи, ну не могу поверить, чтобы Надя к нему вернулась… Это тогда, она же совсем девчонкой была, он ей голову вскружил, но сейчас-то у нее муж, дети… Нет, не могу поверить, что она сбежала с ним!
Вот! Вот наконец и озвучили то, что Борис больше всего боялся услышать. Прямым текстом. «Сбежала с ним». Сбежала с мужчиной.
Как тогда, одиннадцать лет назад. Влюбилась, потеряла голову и сбежала. А ведь все тогда на станции Сенная, кого он опрашивал в связи с этим делом и кто был знаком с Наденькой Юфиной, в один голос утверждали, что не могла она, такая серьезная и ответственная девочка, так поступить, не могла связаться с бандитом и сесть вместе с ним добровольно в поезд. Что он ее заставил, принудил, возможно даже – под дулом пистолета. Однако никто из этих свидетелей не видел следы пиршества на вскрытой Бузыгиным даче. Не следы погрома, а именно следы пребывания там любовников. А вот Борис видел, собственными глазами. Цветы, свечи, деликатесы, фрукты… Понятное дело, что, когда туда нагрянула полиция, это были уже не цветы, а засохшие веники, стоящие в воняющей тиной воде, не свечи, а оплывшие свечные огарки, не деликатесы, а изъеденные мышами и крысами остатки продуктов. Но Наденька там была с Бузыгиным не как пленница, нет. Хотя Борис, впервые увидевший ее на допросе и потерявший от нее голову, целый месяц поил следователя Кондратьева, который вел это дело, водкой и коньяком, чтобы только тот помог оправдать Надю Юфину и представить дело таким образом, будто бы она действовала по принуждению. И что хотела бы сообщить в полицию о совершенном на ее глазах убийстве продавщицы ларька, да просто не имела возможности.
Евгения Спиридоновна, высылавшая Борису деньги в Сенную, никак не могла взять в толк, что же это произошло у него такого опасного, что он натворил, что теперь вот приходится поить начальство. Но неукоснительно удовлетворяла все его телефонные просьбы, зная, что деньги идут на спасение, на что-то очень нужное и важное, о чем сын говорил как-то туманно, невнятно, словно ему было стыдно.
И так получилось, что, убеждая Кондратьева в полной невиновности и непричастности Нади ко всем преступлениям Бузыгина, Борис и сам в это поверил. Как поверил и в то, что Надя была в этой истории исключительно жертвой. А что, если нет?
Сказать, что Борис следил все эти годы за Бузыгиным, было бы неправильно. Он отметил где-то глубоко в подсознании, что на свободе тот окажется не скоро, а потому жил себе с Надей спокойно, счастливо, редко когда его вспоминая. Да и воспоминания эти были связаны не с похожим, скажем, уголовным делом или станцией Сенной, или с увиденным случайно в толпе знакомым лицом, а с Надей. Надей, которую он не знал. Надей, которую он мог застать, не знавшую, что за ней наблюдают, сидящей за туалетным столиком и рассматривающей себя в зеркало каким-то особым, незнакомым ему взглядом. Приподняв свои тяжелые рыжие кудри, Наденька, в одной сорочке, а то и вовсе обнаженная, крутила головкой так и эдак, встряхивала золотой гривой, как застоявшаяся в стойле кобылица. Вставала в полный рост, поглаживая себя по груди, рисуя пальчиком круги вокруг сосков, и Борис видел, прижав глаз к дверной щели, раскованную и даже распущенную молодую женщину, которая, быть может, только в такие вот минуты и становилась самой собой, а остальное время играла роль скромной, тихой, помешанной на чистоте домохозяйки.
Однако он не мог не понимать, что людям свойственно меняться, и семейная жизнь, вероятно, меняет любую девушку, какой бы она ни была. Примеров тому было множество, достаточно было оглянуться и увидеть жен своих друзей, которых Борис знал совсем юными девушками и которые сейчас превратились в жен, матерей. Некоторые из них превратились из раскованных, уверенных в себе девушек в тихих, забитых и словно потерявших вкус к жизни женщин, а другие, наоборот, из тихих и скромных девушек выросли в настоящих стервозных дьяволиц.