Под звуки Преображенского марша и восторженные приветствия юнкеров Врангель сошел на берег.
Кутепов отдал Главнокомандующему рапорт. Выждав удобную минуту, к Врангелю подошел и Томассен. Поздоровался.
«Что за странные дела? — удивился Кутепов. — Еще несколько дней тому Томассен считал и Врангеля, и всю русскую армию беженцами. И вдруг — такой поворот! Что же случилось? Что за всем этим кроется?» — недоумевал он.
Припомнился и рассказ доктора Нечаева о скандале, который закатил французам Врангель. «Испугались? Или сменили тактику?»
После церемониального марша, исполненного юнкерами, Врангель, Кутепов и другие сопровождающие их лица на трех автомобилях, которые к этому времени техническая служба перегнала в Галлиполи, отправились в лагерь.
«Долина роз и смерти» уже не была такой безрадостной и унылой, как зимой. Выпустили слои клейкие листики розы, зазеленели дали.
Всю оставшуюся часть дня Врангель посвятил подробному знакомству с лагерем. На большой лагерной площади выстроились войска. Врангель принял рапорт у начальника почетного караула — командира Самурского полка, отдал честь старому боевому знамени, побывавшему в боях еще под Мукденом. После чего стал обходить строй войск.
На правом фланге стояла пехота, в центре — артиллерия, на левом — безлошадная конница. Барбович привел своих «хуторян», когда Врангель уже начал обход войск.
Около часа под звуки маршей Врангель обходил стройные ряды, здоровался с командирами полков, оказывал особое уважение заслуженным старым солдатам, вместе с которыми прошел все годы гражданского лихолетья.
— Здорово, орлы! — приветствовал он каждый полк в отдельности. И вслед ему неслось громкое: «Ур-ра!».
Вечером каждому солдату раздали по одному крашенному яйцу: хозяйственники больше месяца выпрашивали, выменивали и покупали их у крестьян окрестных селений. Ночью, ближе к полночи, в разных местах на территории лагеря запылали костры, армейские кашевары варили перловую и кукурузную кашу, щедро приправляя их мясными консервами. Кто сумел, тот еще загодя, днем, выменял или купил на базаре спиртное.
Службу в лагере правил протоиерей Агафон (Миляновский) прямо на площади, возле небольшой палаточной церкви. Площадь едва вмещала всех желающих отстоять праздничный молебен.
Врангель и Кутепов вместе с частью штабных офицеров отправились на всенощное богослужение в Галлиполийский греческий собор. Совершал богослужение греческий митрополит Константин в сослужении с русским, проживающим в лагере духовенством.
Во время службы Кутепов почувствовал сзади себя какое-то движение. Он слегка обернулся и увидел подполковника Томассена. Тот был в полной парадной форме, при оружии и орденах. Чуть сзади, тоже при полном параде, выстроилась вся его свита. Протискиваясь сквозь толпу, они все приблизились к Врангелю и Кутепову. Томассен наклонился к ним и негромко, но торжественно произнес:
— Ваши превосходительства! От имени французского гарнизона Галлиполи и от себя лично хочу поздравить вас и вверенную вам армию по случаю приближения нашего общего праздника! — и тут же отступил в сторону.
Лишь когда священники провозгласили «Христос Воскресе», Томассен вновь приблизился к Врангелю и Кутепову:
— Искренне и от души — «Христос Воскресе»!
— «Воистину Воскресе!» — ответил ему Кутепов и непроизвольно, скорее по привычке, подался к нему и трижды приложился своей щекой к его щеке.
Врангель тоже ответил «Воистину Воскресе!» и сделал какое-то неловкое движение в сторону Томассена, однако целовать не стал.
После всенощной они все вышли на улицу, прощаясь, остановились на паперти. Томассен немного потоптался на месте и при этом морщил лоб, словно силился что-то вспомнить. И затем через переводчика сказал Кутепову:
— Мне рассказывали, у вас у русских есть замечательный обычай: раз в году просить прощения за ненароком нанесенную обиду.
— Можно и чаще, — съязвил Кутепов.
— Да, конечно. Я понимаю, — не сразу нашелся с ответом Томассен. — Мне нравится этот обычай. Я хотел бы попросить у вас прощения, если в наших незлых спорах я иногда был не сдержан и нечаянно нанес вам обиды. Простите, если можете!
— Бог простит, и я прощаю, — ответил Кутепов. — Хорошо бы так и в будущем: без споров. Тогда и прощения не надо просить.
— Хочу верить, что так и будет, — согласился Томассен.
И они расстались.
— Чего он хотел? — спросил задержавшийся сзади Врангель.
— Мира без аннексий и контрибуций, — улыбнулся Кутепов. И добавил: — Попросил прощения. Только я так и не понял, за что. Видимо, решил больше не ссориться. Не знаю.
— Он знает. И его начальство тоже. Ну, и я чуть-чуть догадываюсь. Это отголосок моей схватки с французским оккупационным начальством. Я тут на днях высказал им все, что я о них думаю. Надеюсь, на короткое время образумятся, — и, немного помолчав, Врангель добавил: — Время покажет.
После всенощной началось разговление. Солдаты разобрались по своим полкам, окружили густо парующие котлы с кашей. Щедро накладывали в свои миски.
— Так бы кажин день! — сказал кто-то.
— Тебе бы, Козюля, одному такой казан. До утра бы прикончив.
— Не-а, до утра не подужав бы. За сутки — слободно.
Запасливые солдаты наливали в кружки кто водку, кто местную турецкую ракию. «Причащались». Скупо отливали жадно глядящим на них товарищам. Смачно христосовались.
Андрей Лагода долго ждал дня, когда можно будет без особого риска разбросать по палаткам оставленные Красильниковым листовки об амнистии.
Ночь была тихая, но облачная, беззвездная. Палатки пустовали. Почти никто не спал. Грелись у костров, доедали кашу, допивали недопитое, пели, смеялись, переругивались.
На полуопустевшем плацу на спор затевались кулачные бои: «болели» за сильных, высмеивали слабых.
Пасхальная ночь!
Андрей почти на ощупь шел в темноте от палатки к палатке. Подойдя, окликал:
— Федорченко, не спишь?
В ответ тишина.
Он приоткрывал полог палатки, торопливо вбрасывал три-четыре листовки и шел дальше.
В иной палатке кто-то отзывался:
— Какого еще тебе Федорченка? Ищи в другом дому!
В эту палатку Андрей не заходил, торопливо шел дальше.
Часа за полтора он разнес почти все листовки. Оставил только небольшой запас: вдруг пригодятся? Быть может, случится какая оказия и он сумеет передать хоть несколько штук в Чаталджи или в Бизерту. Эти листовки он припрятал неподалеку от своей палатки, в ямке, прикрыл их от дождя плоским камнем и сверху камень притрусил песком. Просто, надежно и безопасно.
Утром за завтраком они вернулись к начатому на паперти греческого собора разговору. Кутепов рассказал Врангелю о настойчивых попытках Томассена отобрать у них все оружие и свести армию до положения беженцев. При этом грозился до минимума урезать и без того скудное продуктовое довольствие. Поделился также своими разработанными в минуты отчаяния планами всем корпусом уйти из Галлиполи. Возможно, в Болгарию. Предварительно даже заручились согласием болгар принять их на своей территории.