– Он ждал этого.
– Ты думаешь?
– А ты не думаешь?!
Леднев качнул головой.
– Возможно… – и отвернулся к сцене.
Катя встала. Леднев поднял на нее удивленный и растерянный взгляд. Сзади зашикали. Не оглядываясь, Катя быстро пошла к выходу.
Она пробежала по пустому фойе. Билетерши дремали у дверей. О чем-то спорили буфетчицы. И только выбежав на улицу, Катя вспомнила о своем пальто. А, черт с ним! Все равно номерок у Леднева!
* * *
На улице Леднев догнал ее.
– Зачем же пальто бросать?
Он пошел рядом, перекладывая Катино пальто с руки на руку, как будто нес невесть какую тяжесть.
– Тебя задело мое отношение к Спирину, – сказал Леднев. – Но ведь ты не знаешь наших отношений. Может быть, они и раньше были такими же? Почему я должен их менять? Чтобы подчеркнуть особенность его положения? Вряд ли это было бы ему приятно.
Он переложил Катино пальто на другую руку и продолжал:
– Я не понимаю, что происходит? Я тебя не узнаю. Тебе не нравится каждое мое слово, каждое мое движение. Может быть, я надоел тебе? Тогда так и скажи. Чтож делать… Погуляли у всех на глазах и разошлись. Начальник с подчиненной. Не особенно, конечно, красиво. Что ж, бывает.
Он снова переложил пальто.
Катя протянула руку:
– Дай сюда!
И почти вырвала пальто.
Он покачал головой.
– Ах, Катя, Катя…
– Что Катя?! Не нравится?! Так оставь меня, оставь. – И, оскорбительно растягивая слова, медленно проговорила: – Ко всему ты еще и трусоват. Поздравляю!
Осенний ледоход шел по Волге. Льдины крутились на водоворотах, ударялись о корпус судна, задерживались у низких берегов. Черная пелена туч висела над рекой, ветер гнал мутную осеннюю волну. Грустно полоскался на корме выгоревший флаг. Матрос пробежал по обледенелой палубе – она гулко прозвенела под его ногами. Разорванные ветром клочья дыма оставались за кормой. Бакены на реке уже сняли. Теплоход двигался медленно, лучом прожектора вырывая из темноты неясные очертания берегов.
Встреча с Дусей была неизбежна, и Сутырин не знал, как поведет себя. Ее помертвевшее лицо неотступно стояло перед ним. Но когда он вспоминал слова Николая, его охватывало бешенство.
В красном уголке судачили женщины. Жена первого штурмана Мелкова рассказывала о своей знакомой, изменившей мужу:
– Ему уже люди говорят, а он не верит. А она ну прямо взбесилась, у всех на глазах, а ведь двое детей, десять лет женаты.
Осуждая чужую непорядочность, Мелкова подчеркивала собственную добродетель. Но Сутырину казалось, что Мелкова намекает на него.
Со дня своего разрыва с Дусей Сутырин ни разу не видел ее. И все же он был в курсе всех событий ее жизни. Дуся почти каждый день писала ему, хотя Сутырин ни разу ей не ответил.
Письма были написаны на одинаковых листках почтовой бумаги, все в одинаковых голубых конвертах.
Листки бумаги были маленькие, а почерк крупный, размашистый. И оттого каждое письмо было в несколько страниц.
«Что же написать тебе, Сереженька? – писала Дуся в первом письме. – Отказываться от того, что было, не могу, а перебирать все не хочется, и вспоминать не хочется. Молодая была, глупая, и не любила никого. Ведь только тебя одного, Сереженька, я любила, и сейчас люблю, и всегда буду любить. В чем виновата перед тобой – прости, кабы могла я жизнь начать сначала, а теперь уже прошлого не воротишь. Я к тебе всем сердцем, Сережа, и что в нем делается – пересказать не сумею. Иной раз так болит, так болит – умереть хочется. А иной раз сижу и думаю: может, вернется еще Сережа? Ну как ты без меня? И подумать о тебе некому и постирать. Один ты у меня, родной, бесценный…»
«На участке у нас, Сережа, – писала Дуся в следующем письме, – доказали: можно теплоход за сутки грузить. С кранами тоже все хорошо справляются. Особенных рекордов нет, но и отстающих нет».
Некоторые письма были написаны так, будто между ней и Сутыриным ничего не произошло.
«Этот месяц в обе получки вышло у меня тысяча семьсот на руки. Думала пальто новое к зиме шить, да передумала: и материалов подходящих нет, и денег жалко. Вдруг что получится с квартирой, на обстановку надо, ничего ведь нет у нас с тобой. Хотела я купить зимние сапожки меховые, так здесь у нас достать негде. Если где попадутся, купи для меня, пожалуйста, а если денег нет – напиши, вышлю. Сапожки выбирай коричневые и с коричневой оторочкой. Только на базаре или у спекулянтов не покупай, всучат дрянь. А в магазинах попадаются хорошие».
Про дела Клары она писала так:
«Была у меня Соня, рассказывала – суд был у Клары. Дали ей три года условно, потому – ребенок. Сережа! Может, отдаст она теперь тебе Алешу? Трудно будет ей. Правда, Сережка, поговори с ней. Сейчас-то ей несладко, может, войдет она и в твое положение».
«Была вчера „Керчь“ на угольном, смотрела я из крана, да людей не разберешь, не увидала я тебя. Думала, пойти мне или нет. Хоть бы издалека на тебя поглядеть. А потом подумала и не пошла: будешь ты сердиться, и ничего хорошего из этого не выйдет. А так хотелось, так хотелось! Так бы и обняла тебя, моего дорогого, бесценного… Сереженька, золотой мой, не могу я жить без тебя. Перестань обижаться, ей богу, не стоит оно того…»
Перечитывая письма Дуси, Сутырин с тайным удовлетворением убеждался: Дуся продолжает любить его, он для нее единственный, теплое и нежное чувство к ней боролось с другим чувством – обиды, ревности и оскорбленного самолюбия.
Но вот две недели от Дуси не было ни одного письма. Сутырин терялся в догадках. Неужели она примирилась с их разрывом?
Приехав в Горький, Сутырин отправился на участок.
Николай и Соня приводили кран в порядок, готовя его к зимней консервации. Николай сидел на самом верху стрелы. Соня стояла внизу, задрав голову, следила за работой Николая.
– Объявилась пропащая душа на костылях. – Соня вытерла руки обтирочными концами. – Где шатался-мотался? Почему не заходил?
Николай сверху помахал Сутырину рукой.
– Ну-ну, – крикнула Соня, – не больно-то размахивайся! – Она опять повернулась к Сутырину. – Где пропадал, куда сгинул?
– Все не приходилось. То на мельнице стояли, то на угольном.
Она погрозила ему пальцем:
– Знаем вас! Что такое, думаю, нет Сережи, хоть бы открытку бросил, пропал совсем, нет человека. Тут о нем думают, ищут со всех сторон, и с той и с другой.
– Кому нужно, тот найдет. Что Дуся? Здорова?
– В больнице лежит.
– Что с ней?
– У тебя хотела спросить. Вместе небось натворили.