– Седьмая группа, Наставница – Сени Аруано, – напомнила Катти.
– Гостью из седьмой группы это тоже касается.
– Ура, – согласилась Катти.
– Временную работу вам найдем. – Пер вздохнул – Медобследование никогда лишним не будет, лекция ребятишкам о чужих формах жизни – тоже. Ну а тебе, Ган, придется порыться в наших управляющих системах.
– Все то же старье стоит? – солидно поинтересовался Ган.
– А нам сверхбыстрые системы ни к чему в общем-то, – пожал плечами Пер. – Так, где бы вас поселить…
Он коснулся терминала. Экран засветился.
– Ваша комната занята, – с сожалением сказал Наставник. – Ох, ну и бардак у этой группы…
Я сделал несколько шагов к столу.
На экране была узкая, длинная комната. Вид сверху. Четыре кровати, на двух – раскиданная одежда. Брючки, рубашки, белье. Продырявленный камешек на нитке. Изображение все время двигалось, наплывало, отступало, в него попадали стены, дверь, окна, словно камера жадно и пристально вглядывалась в чужой дом. Вот хищный быстрый наплыв – раскрытая тетрадка. Камера скользнула вдоль строчек, разворачиваясь, чтобы удобнее было читать. Кажется, стихи.
– Их Наставник… по-моему, Дон…
Пер покосился на меня.
– Что с тобой, Никки?
Я молчал.
– Кстати, первый тест. – Старик заулыбался. – Как бы ты справился с этой ситуацией и приучил ребятишек к порядку?
Изображение опять сменилось. Камера заглянула в санитарный блок, неодобрительно задержалась на скомканных и брошенных в угол носках…
– В первую очередь я бы не подглядывал в чужие комнаты, – прошептал я.
Наступила мертвая тишина.
– Это не чужая комната, Никки! – отчеканил Наставник. – Это подопечные нашего интерната.
– Они знают, что за ними наблюдают?
– Разумеется! Разумеется, нет!
Камера брезгливо заглянула в унитаз и поплыла прочь из санитарного блока.
– Это гнусно, – сказал я. Оглянулся, ища в лицах друзей поддержки.
Нет, не дождусь.
– Что гнусно, Никки?! – возмущенно воскликнул Пер. Дряблое старческое лицо задрожало в немом возмущении. – Гнусно – не позволить малолетним сорванцам смыться из интерната на космодром? Гнусно – пресекать недостатки в самом начале? Гнусно – увидев, что дети болтают за полночь, включить инфралучи и дать им выспаться перед новым чудесным днем?
Меня чуть наизнанку не вывернуло. Руки задрожали.
Вот теперь я верю, что страдал импульсивностью…
– Гнусно следить, – сказал я. – Гнусно следить и повелевать. Строить знания на обмане. Доброту – на доверии.
– Ты не прав, Никки, – мрачно сказал из-за спины Ган.
– Нельзя так, Ник! – примиряюще поддержал его Таг. – Извинись…
Мне – извиняться?!
Лишь Катти молчала…
– Когда ты станешь Наставником, – прошептал Пер, – ты поймешь.
– Я не буду шпионить!
– Тогда ты не сможешь помочь детям.
– Тогда я не буду Наставником!
Старик затряс головой:
– Опомнись, мальчик! Я ручался за тебя перед Советом!
– Зря!
– Ты же знал, что вся территория интерната наблюдается! Все это узнают, становясь взрослыми! Все понимают, что это нужно!
– Я – не все!
– Если бы Сени Аруано не проследила за девочками, одевающими кукол, и не помогла Катти осознать ее талант врача и художественную бездарность, Катти сейчас была бы никому не нужным, мучающимся собственным бессилием модельером! – рявкнул Наставник. Перевел дыхание. – Если бы я не читал твои юношеские стишки, ты вырос бы никчемным поэтом! Читал бы на площадях… – он наморщил лоб, – «Тысячи птиц летят на огонь, тысячи слепнут, тысячи бьются, тысячами погибают птицы, тысячи трупиков остаются…».
– Раз это так бездарно, – очень спокойно спросил я, – почему вы помните их до сих пор?
– Это мой долг – помнить все неудачи подопечных!
– Я тоже помню, – неожиданно сказала Катти. – Как сейчас, помню, как ты читал, Никки… «И смотритель не может все это стерпеть, не может смотреть, как гибнут его любимцы. Да пропади оно пропадом! – он говорит. И гасит маяк. И маяк не горит. А в море корабль налетает на риф – корабль, плывущий из тропических стран, корабль, везущий тысячи птиц, тысячи птиц из тропических стран. Тысячи тонущих птиц».
– Ерунда, – резко сказал Наставник. – Катти помнит, потому что твои отношения с ней всегда были излишне эмоциональны. Но ведь никто этому не препятствовал! Вы были признаны гармоничной парой, и на все ваши детские шалости…
– Вы подлец, Наставник, – сказал я. И ударил его по щеке.
Несильно.
Без желания причинить вред этому старому человеку.
Но в полной уверенности, что приходит момент, когда легкий удар по щеке заменяет долгие и сумбурные выражения неприязни.
Пер шатнулся, словно я бил в полную силу. Прижал ладони к лицу.
А мои руки заломили за спину.
Я оглянулся – Таг и Ган держали меня неумело, но старательно. Куда подевалась их неприязнь к прикосновениям!
– Не стоит, – сказал я. – Больше я его бить не собираюсь.
Но они не отпускали.
Мне хватило бы пары секунд, чтобы вырваться. Раскидать их, причинить сильную боль и повреждения.
Но я не собирался драться с друзьями, даже если они не правы.
– Тысячи тонущих птиц… – прошептала Катти, медленно отступая в угол комнаты. – Тысячи тонущих птиц…
Наставник отнял руки от лица. Щеки у него раскраснелись, но не от удара, а от волнения, равномерно. Румянец ему даже шел.
– Ты моя самая большая неудача, Никки, – сказал он.
– Я единственный из твоих подопечных, кто остался человеком, – ответил я. Подумал и поправился: – Стал человеком. Вопреки.
– Никки… – выдохнул под моим ухом Таг. – Проси прощения, Никки!
– Тебе обеспечен санаторный режим, Ник, – сказал Наставник. – Пожизненный санаторный режим.
– Я обдумаю эту перспективу, – пообещал я.
– А мне – позор… – Пер опустил глаза. – Позор на старости лет… на весь остаток жизни…