— Убитых шестьсот восемьдесят два человека, раненых — тысяча триста пятнадцать, — доложил пан Грифовский. — Это пока самые приблизительные подсчеты, ваше величество.
— Это много, — покачал головой король. — Это большие потери. Если за каждую крепостишку я буду платить такую огромную цену, то до Москвы доберемся только мы вдвоем с метром Делиже… Ха-ха-ха! — рассмеялся король противным дребезжащим голосом, которому вторила вся свита. — И то, если до этого я не познакомлю лекаря с палачом!.. Эй, кто там скачет на белом коне? На белом коне могу скакать только я! Скорее всего, это гонец, который собирается известить нас о подходе резервных сил из моего королевства…
Всадник в запыленной одежде, соскочивший со спины взмыленного жеребца, протиснулся сквозь свиту короля и низко поклонился Баторию.
— Я с дурными вестями, ваше величество, — сказал он. — Разрешите доложить.
— Нет, лучше отойдем подальше, а то тут кругом одни предатели, — король погрозил хлыстом своей свите.
Когда король и посланник спустились с холма, Баторий милостиво позволил вновь прибывшему говорить. Узнав, что никаких подкреплений в ближайшее время не прибудет из-за того, что на юге Речи Посполитой взбунтовалась чернь, Баторий впал в неистовство. Досталось от него и посланнику, и новому командиру гусар, и даже скромному подчашию — всех их король «наградил» ударами своего хлыста. После чего, немного поостыв, он заявил во всеуслышание:
— Мои доблестные воины, одержавшие славную победу над русской крепостью, возвращаются назад. Мы должны покарать наших врагов внутри Польши. А в новый поход на Московию мы отправимся позже. Пускай московиты трепещут в ожидании наших будущих блистательных побед!
С тем польское воинство и повернуло назад, покинув разграбленную и спаленную пограничную крепость, которая выполнила свое главное предназначение — насмерть стоять на защите земель русских. Сколько же их было таких вот крепостишек, по большей части канувших в лету неизвестными, отбивавших охоту у иноземных ворогов «гулять по Руси Великой с огнем и мечом»! Много их было. Но все они остались безвестными, а вот скромный Сокол почему-то запомнился…
* * *
Генрих-цапля и Толстый Фриц, позабытые-позаброшенные, сидели в крытой повозке мастера Штольца и вели невеселую беседу о своей дальнейшей судьбе.
— Без нашего мастера мы полное ничтожество, — со слезами на глазах говорил Генрих-цапля. — Что мы можем? Чего мы стоим?
— Не трави душу, Генрих! И без того тошно, — тяжело вздыхал Толстый Фриц. — Придется нам теперь возвращаться в родной фатерлянд и забыть о золотых россыпях и славе. Ничего, стану подмастерьем у магистратского кузнеца старины Фридриха, который давно меня к себе зазывал. А я занесся, возгордился, как же! Сам мастер Штольц дал мне работу…
— Нет, Фриц, — покачал головой Генрих. — Домой мы всегда успеем, а вот подороже продать секреты покойного Штольца — это в наших силах и возможностях.
— Да кому нужны те секреты? Одумайся, Генрих! Ты же видишь, король Баторий послал нас ко всем чертям. А ведь совсем недавно он к нам благоволил. Какое платье он подарил мне этой зимой! Если я заявлюсь в нем в родной городок, то сам бургомистр, не раздумывая, отдаст за меня единственную дочь Марту.
— Все это так, — почесывая плешь, задумчиво отвечал Генрих. — Но будет гораздо лучше, если ты заявишься к своему бургомистру с туго набитыми кошельками. Тогда уж Марта точно будет твоей. И мы эти деньги получим! Но для этого мы должны отыскать чертов «огненный камень», который спрятал отец мастера Штольца где-то здесь, в России.
— Ты с ума сошел, Генрих! — вскричал Фриц. — Где мы будем искать тот мифический камень? Может, его никогда и не существовало… К тому же Россия слишком большая страна для нас двоих. Это все равно, что искать иголку в стоге сена.
— Не скажи, — Генрих-цапля, по-птичьи склонив голову на бок, хитро улыбнулся. — Кое-что мне известно из того, что наш мастер хранил в строжайшем секрете. Однажды он, здорово напившись, сам проговорился. «Камень огня» спрятан в кабаке «Осетровый бок», сказал он. И находится он в одном из русских селений, которые называются Сокол, Соколово или Соколихино…»
— Ну и что? — пожал плечами Фриц. — Вот он Сокол перед нами, догорает. И где тут «Осетровый бок»?
— Я кое-что разузнал. В Соколе был какой-то кабак, но он сгорел во время нашего штурма, а вот хозяин кабака остался невредим. Его захватил в плен один француз по фамилии Сенкур, изрядная бестия, но с ним можно договориться… Так вот, дорогой Фриц, ты должен ценить и почитать меня до конца своей жизни. Почему? Да потому что я нашел этого Сенкура и договорился, что он продаст нам этого русского кабатчика за твои тридцать золотых.
— Почему это за мои?! — вскипел Толстый Фриц, у которого от возмущения затряслись все его немалые жировые отложения в теле.
— Ты знаешь, что я теперь без денег. Последние крохи я отослал моей любимой Гретхен, у которой должен родиться очередной маленький Генрих-цапля…
— Ну, конечно! Меня всегда поражало то, как это твоя женушка рожает чуть ли не каждый год новых «цыплят», когда ее муж отсутствует дома уже больше трех лет…
На это Генрих не нашел, что ответить и только развел руками.
— Эй ты, пройдоха! Как там тебя? Генрих! Выходи, я привел тебе своего пленника, — услышали подручные Штольца и тут же поспешили выскочить из крытого возка.
— Вот человек слова, — сказал Генрих, подходя к огромному французу без левого глаза и хлопая его по плечу. — Мы готовы купить твоего пленника. Ты просил тридцать золотых?..
— Ты знаешь, я продулся в кости этому негодяю Вольфу Живоглоту и потому мой пленник теперь подрос в цене, — сказал Сенкур, показывая на изможденного человека, которого предварительно привязал к дереву у повозки. — Так и быть, я уступлю вам его за сто золотых. Гоните деньги, господа!
— Мсье, вы рехнулись, — стал торговаться Генрих. — Посмотрите на этого хилого человека, который не стоит даже доброго плевка, не то, что таких денег.
— Ну, как желаете! Тогда я оставлю его себе.
Француз демонстративно повернулся спиной к германцам, собираясь уйти вместе с пленником, и в этом была его трагическая ошибка. Толстый Фриц, подняв с земли здоровенное полено, размахнулся и изо всех сил ударил наемника по башке, проговорив:
— Зачем тратиться на такие пустяки. Этот одноглазый тип должен радоваться, что я ударил его всего один раз. После второго раза его корыстная душа уже отправилась бы прямо в ад.
— Я не знал, что ты умеешь так славно бить, — деланно обрадовался Генрих, обойдя вокруг лежавшего на земле Сенкура. — Ты его точно не убил? Нет? Ладно. Заберем этого русского и поскорее уберемся отсюда куда подальше, пока этот чертов француз не пришел в себя и не позвал на помощь своих дружков. Со всем полком королевских наемников не справиться даже тебе, мой дорогой Фриц…
* * *
…Кузьма Окороков, из-за которого разгорелись такие страсти, пришел в себе только часа через два, когда повозка подручных мастера Штольца была уже далеко от страшного Сенкура, ограбившего его кабачок и задавшую ему самому хорошую трепку, после которой Кузьма потерял несколько зубов и представление о том, где и с кем он находится. Только добрая порция шнапса, влитого ему в глотку Генрихом-цаплей, немного примирила его с действительностью.