«Значит, Сокол перед нами, — подумал Ганс Штольц, засыпая. — Завтра же я окажусь в этом городке, отыщу там корчму “Осетровый бок”, если, конечно, она там имеется, и тогда…» Что будет после, Ганс не додумал, поскольку его разум объял всепобеждающий сон.
Когда с двумя польскими лазутчиками было покончено, станичник Прошка Безверхий даже и не помыслил о том, чтобы бросить крепость Сокол на произвол судьбы. Он видел, что сделал стрелецкий сотник, имени которого не знал, прекрасно понял, действия его были каким-то образом связаны с появлением в городе-крепости врагов и направлены во вред Соколу, а потому просто обязан был предупредить обо всем главного воеводу. «А там уж, — думал Прошка, — пусть сами разбираются с подлым предателем-переметчиком, а мое дело — сторона. Я уйду к своим станичникам. Голова Сусалов итак, поди, злобится на меня за то, что не подаю о себе вестей…»
Проникнуть к главному воеводе Сокола оказалось не так-то просто. Приземистое одноэтажное сооружение, находившееся рядом с центральным крепостным бастионом, неусыпно охранялось днем и ночью. Именно там находилась штаб-квартира главного воеводы Шеина.
Облазив всю прилегающую к дому территорию, Прошка совсем уж было отчаялся повидаться с полновластным хозяином Сокола, поскольку пробраться незамеченным мимо глазастых стрельцов было слишком трудно. Тогда он решил действовать в открытую и обратился к тому из служилых людей, кто менял часовых на постах. Это был стрелецкий десятник Петро Малой — толстощекий крепыш с седой бородой, хорошо знавший свою службу и потому посчитавший просьбу «сопливого станичника» о встрече с самим грозным воеводой вредной блажью и ничем большим.
— Службы не ведаешь, молокосос! Как это можно, взять и явиться пред очи нашего батюшки воеводы без его на то ведома и доброй воли?.. Совсем от рук отбилась молодежь! Так и норовит поперед батьки в пекло! И не думай, и не мечтай. Все должно делать, как требуется. Ты сперва обо всех своих глупостях голове Сусалову доложи, а тот, будет на то крайняя нужда, снесется с помощниками воеводы. Уж голова-то знает, с кем надо снестись в таких случаях… А сам даже не мечтай!.. Эй, станичник, ты где?.. Вот, дьяволенок, исчез, как нечистая сила после крестного знаменья…
Прошка в самом деле постарался ускользнуть с глаз зануды-десятника, воспользовавшись тем, что тот чуть отвлекся на своих сторожей. Устав слушать поучения старого стрельца, станичник спрятался от него за башенкой бастиона, а затем смело сиганул с верхней площадки вниз, угодив в крохотный садик заднего двора дома Шеина. Но скрыться совсем там ему не удалось. К своему несчастью, или наоборот, оказавшись внизу, Прошка нечаянно толкнул слугу Ферапонта, который копался в маленьком огородике — его любимом месте.
Так вот, от неожиданности Ферапонт даже голос потерял.
— Вор!.. просипел он, хватая Прошку за пояс. — Держи вора…
— Дядя Ферапонт?! — удивленно воскликнул Прошка, распознавший в своем поимщике человека, с которым познакомился этой зимой на городском торжище, где покупал для станичников необходимые пожитки.
— Ге! Ты кто, такой прыткий, будешь? — не признал его Ферапонт.
— «Поетчи горшку ехать в дорогу», — произнес Прошка и тихо рассмеялся.
Тут только до Ферапонта дошло, кто перед ним стоит.
— Ха, Прошка! Сукин сын! — обрадовался он. — Запомнил, стало быть, мою присказку?
— А то? Я как сейчас помню круглую рожу того прижимистого купца-татарина, с которым мы с тобой шутку учинили, заставив его уступить свой товар за бесценок.
— Помню и я, — заулыбался Ферапонт. — Ты тогда прикинулся болящим. Тряска тебя одолела и ты хватался руками то за упряжь, то за сбрую, а я на вопрос татарина: «Что это за больной?», — ответил: что у тебя страшная зараза, от которой всяк человек становится дурак-дураком, а в конце концов и вовсе сдыхает… Ха! И этот дуралей поверил!.. А потом мы с тобой обмыли покупки в кабаке Кузьки Окорокова. Вот тогда-то, вставая из-за стола, я и изрек свою любимую присловицу: «Поетчи горшку ехать в дорогу». А ты, значит, запомнил? Молодца…
— Нам в стороже та татарская упряжь сгодилась, — сказал Прошка. — Но сейчас, дядя Ферапонт, меня другое тревожит.
— Выкладывай!
— Надо мне повидаться с главным воеводой Шеиным…
— Эва! Зачем он тебе понадобился? — спросил Ферапонт.
— Ну, как же!..
И Прошка, как на духу, выложил знакомцу все, о чем хотел рассказать только самому воеводе.
— Ну, брат, дело серьезное, — внимательно выслушав станичника, проговорил Ферапонт. — Тебе повезло, ведь я служу у батюшки воеводы. И все, как есть, ему перескажу о твоем сотнике-переметчике и двоих поляках.
— Только не тяни. Тут дело важное…
— Не бойся, станичник! Мы это дело быстро справим. Пойдем-ка со мной…
— Да меня не пущают!
— Со мной пустят, — заверил Ферапонт.
Воевода Шеин только-только закончил писать послание к любимой своей супруге Евдокии Никитичне, когда услышал скрип приоткрываемых дверей.
— Кто там? Ты Ферапонт? — спросил Борис Васильевич.
— Я, батюшка, — ответил верный слуга, заходя в кабинет.
— Видишь это письмо? Его надобно будет всенепременно передать моей жене. Это важно, Ферапонт. Если со мной что-то случится, ты должен будешь любыми путями донести это послание. В нем мои завещательные распоряжения и просьба, чтобы… — Главный воевода немного помолчал, еще раз посмотрев на преданного слугу, потом продолжил: — Ты знаешь, что моя жена на сносях. Седьмой месяц она, голубушка, носит под сердцем моего ребенка. Завещаю я ей родить сына и воспитать из него славного воина — защитника границ Отечества. Понял?
— Как не понять, батюшка, — ответил Ферапонт, незаметно смахивая набежавшую слезу.
— Письмо будет лежать в этой шкатулке. Запомни!
— Запомню, батюшка. Да ведь я к тебе с вестью о вскрытом злодействе…
— Говори! — сразу посуровев лицом, произнес главный воевода.
— Один из наших стрелецких сотников замечен в тайных сношениях с врагами…
* * *
…Прошка, переминаясь с ноги на ногу, стоял перед закрытыми дверями воеводского кабинета. Ему еще никогда не доводилось говорить с такими важными людьми, как окольничий Шеин, и потому он немного трусил, хотя прекрасно понимал, что от его сообщения зависит разоблачение тайного врага в боевом стане.
И вот Прошка дождался: двери кабинета распахнулись и на пороге появился начальник всей крепости и всех окрестных сторож воевода Шеин. Он был хмур и сосредоточен, светлое его лицо, украшенное ухоженными бородой и усами, подергивалось от скрытой ярости.
— Ты сотника выследил? — прямо спросил Прошку Шеин, не любивший околичностей с подчиненными ему людьми.
— Я, ваша милость, — вытянувшись в струнку, ответил станичник.