Публий Корнелий Сципион на волне успеха возвращается в Рим и предлагает вернуться к испытанной в Первую Пуническую войну стратегии, то есть высадиться в Африке. Его победы, а также восемь тонн серебра, которые он привез в качестве добычи в городскую казну, убедили римлян. Сенат, впрочем, не был впечатлен и склонялся к мнению осторожного Фабия Максима, который резко возражал против африканской экспедиции. Но, понимая, что прямой отказ может быть неодобрительно воспринят народом, сенат все же разрешил Сципиону в случае необходимости самому набрать армию и высадиться в Африке, «если того потребует общественная польза», как обтекаемо ему было сказано.
Корнелий Сципион приступает к набору добровольцев и снаряжению судов — тоже за счет добровольных пожертвований. И к 204 году до P. X. он считает, что готов начать действия. Но все же сначала отправляет небольшой десант из старых судов. Неожиданный успех десанта и обещание нумидийского царя поддержать римлян заставляют Сципиона действовать быстро и решительно. И вот, наконец, в 204 году до P. X. римская армия высаживается на вражеской территории. Карфаген в панике, войско, которое он выставил против Сципиона, разбито. Ганнибала призывают вернуться домой, и он вынужден покинуть Италию.
Через два года после начала африканской кампании войска Сципиона и Ганнибала сходятся, наконец, в решающем сражении при Заме. По иронии судьбы повторилась битва при Каннах, только на этот раз нумидийская конница окружает и громит не римлян, а карфагенян. Ганнибалу удается спастись, он возвращается в Карфаген и советует заключить мир.
В 201 году до P. X. Карфаген сдается. Римляне отбирают у него весь военный флот, а это почти пятьсот кораблей без права его восстановления. Сципион сжигает эти корабли. Контрибуция в десять тысяч талантов весьма тяжела, но еще тяжелее — потеря всех заморских территорий. Корнелий Сципион, как пишет Тит Ливий в книге «Война с Ганнибалом», первым среди римских полководцев получает прозвище по имени покоренной им территории. В историю он вошел как Сципион Африканский.
Семнадцать лет длилась Вторая Пуническая война. Одержав победу над Карфагеном, Рим превратился в самое сильное государство западной части Средиземного моря. Республика приросла Сицилией, Сардинией, Корсикой. Города в Иберии, которую теперь римляне звали Испанией, греческие города, Нумидия перешли под римское покровительство.
В это время и решилось будущее Республики. Сенат разделился во мнениях относительно новых территорий. Сципион Африканский и некоторые сенаторы полагали, что разумно будет учредить там новые государства с местными правителями, зависимыми от Рима. Другие сенаторы поддерживали престарелого Фабия Максима (а после его смерти — Марка Порция Катона), предлагавшего более решительные меры, а именно — провинциальное управление этими территориями. И чтобы никакого местного управления! Лишь наместники, присылаемые из Рима, должны были обладать в провинциях (или, как их называли, поместьях римского народа) высшей властью — военной и судейской.
Избрав второй путь, Рим становится протоимперией, поскольку управление такой огромной державой неминуемо должно было привести к выстраиванию жесткой «вертикали власти» и к тому, что на вершине этой вертикали рано или поздно окажется один человек, превратив державу в империю «классическую».
Дело сделано, все остальное уже было вполне предсказуемо. Впереди еще многие десятилетия войн, измен и предательств, внутренних распрей и мятежей. Но, имея такой ресурс, как провинции, Республика еще долго могла себе позволить новые завоевания. Рим громит Македонию, оккупирует города в Греции, подавляет восстание в Испании и превращает ее в провинцию. Пользуюсь раздором между династиями наследников Александра Македонского, Рим обращает свой взор на Восток и покоряет державу Селевкидов. Разбив в 190 году до P. X. армию Антиоха III, римляне выходят в Малую Азию.
Новые войны, новые территории, но словно занозой в теле для римлян остается Карфаген. Он снова воспрял духом благодаря торговле, быстро богател и стал помехой для римских торговцев и финансистов. Имея такие большие средства, полагали римляне, карфагеняне могут позволить себе сильную наемную армию. Повода для военных действий не было, Карфаген соблюдал условия мирного договора. Но нумидийцы, пользуясь демилитаризацией Карфагена, а возможно, и благодаря подсказкам римлян, непрерывно его беспокоили, захватывая принадлежащие ему земли. Карфагеняне попросили Рим унять своего неугомонного союзника. Сенат создал комиссию по расследованию этого дела и… наложил на Карфаген штраф за то, что он в свое время не имел права обладать этими землями. Нумидийцы радостно захватывают еще пару земель, Рим не обращает на это внимания. Карфаген вынужден набрать армию для своей защиты. Этого-то Рим и дожидался.
Слова Марка Порция Катона, которыми он заканчивал свои речи на любую тему: «Впрочем, я полагаю, Карфаген должен быть разрушен» — известны любому мало-мальски образованному человеку, да и не очень образованному тоже. Что мы слышим сквозь века — неумолимую волю, подкрепленную тяжелой поступью легионов, или скрип жерновов истории, перемалывающих судьбы и страны?
Третья Пуническая война была короткой. В 149 году до P. X. римляне подошли к Карфагену и… завязли в осаде. Более того, карфагеняне постепенно начали одолевать противника, который полагал, что африканская экспедиция станет легкой прогулкой. И пока главнокомандующим не был назначен Сципион Эмилиан, дела у римлян шли все хуже и хуже. Новый консул быстро навел порядок, перекрыл плотиной морское снабжение города и в 146 году до P. X. после шестидневного штурма и боев захватил, наконец, Карфаген.
Город был сожжен и разрушен, земля, на которой он стоял, вспахана. Место, на котором стоял город, и прилегающие территории стали африканской провинцией Рима.
Был ли Карфаген средоточием зла, как его любили изображать римские историки, или это всего лишь пропаганда? Действительно ли там практиковали человеческие жертвоприношения, такие как, например, сжигание людей живьем во славу Молоха?
Вполне возможно. Времена были жестокие, да и сами римляне не отличались мягкосердечием. Так, к примеру, достаточно вспомнить, что идея гладиаторских боев пришла к римлянам от человеческих жертвоприношений этрусков в виде схватки у могилы. Увидев такую схватку над захоронением некоего Брута Пере в 264 году до P. X., римляне впоследствии довели это зрелище до «промышленных» масштабов.
Но это имеет второстепенное значение. Магистральное развитие Рима было предопределено итогами Второй Пунической войны, и все остальное уже было не столь принципиально.
Почему мы подробно (хотя по сравнению с событийным рядом, который составили историки древности, вскользь) остановились на «делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой»?
Дело в том, что для нас события двух- трехвековой давности (да и часто, что греха таить, порой и времена наших отцов и дедов) — история, к которой можно относиться отстраненно. Но для римлянина все эти века тесно переплетены с семейными делами, свою линию от богов и от героев прослеживали не только знатные роды, но и многие плебейские семейства. Предки и их деяния были неотъемлемой частью воспитания юных римлян, их поступки сравнивали с делами их предков — великими или позорными, — срока давности память Рима не знала.