Первым делом Цезаря, по всей видимости, было его выступление в 77 году до P. X. в качестве защитника провинциальных общин в Македонии, то есть обвинителя Гнея Корнелия Долабеллы, соратника Суллы, бывшего македонского проконсула. Долабеллу, героя гражданской войны, удостоившегося триумфа за подвиги, обвиняли в вымогательстве. Обирание провинций было делом самым обычным, и Долабелла, скорее всего, был изрядным хапугой, как и большинство римских начальников в провинциях. Для Цезаря это была выигрышная ситуация: с одной стороны, обвинялся известный сулланец, что обеспечивало интерес со стороны публики, с другой — процесс не имел политического характера, поэтому не должен раздражать сторонников покойного диктатора. Цезарь, скорее всего, понимал: этим выигрышем ему следует и ограничиться. У провинциалов, от имени которых он выступал обвинителем, как правило, было немного шансов добиться справедливости в Риме. А когда он узнал, кто будет выступать в защиту Долабеллы, то, наверное, понял, что шансов нет вообще.
Защитниками оказались как раз двоюродный брат его матери Гай Котта, а вторым — сам Квинт Гортензий.
Уже это должно было польстить начинающему защитнику, но он и не собирался сдаваться. Его речь не дошла до наших дней, но мы знаем, какое впечатление она произвела на современников.
«В красноречии и в военном искусстве он стяжал не меньшую, если не большую славу, чем лучшие их знатоки. После обвинения Долабеллы все без спору признали его одним из лучших судебных ораторов Рима. Во всяком случае, Цицерон, перечисляя ораторов в своем «Бруте», заявляет, что не видел никого, кто превосходил бы Цезаря, и называет его слог изящным, блестящим и даже великолепным и благородным. А Корнелию Непоту он писал о нем так: «Как? Кого предпочтешь ты ему из тех ораторов, которые ничего не знают, кроме своего искусства? Кто острее или богаче мыслями? Кто пышнее или изящнее в выражениях?» По-видимому, за образец красноречия, по крайней мере в молодости, он выбрал Цезаря Страбона: из его речи в защиту сардинцев он даже перенес кое-что дословно в свою предварительную речь. Как передают, говорил он голосом звонким, с движениями и жестами пылкими, но приятными». [40]
Поясним лишь, что, говоря об образце красноречия, Светоний имеет в виду Гая Юлия Цезаря Страбона, дальнего родственника нашего Цезаря. «Страбон» — это не имя, а прозвище — «косой, косоглазый». Такое же прозвище было и у отца Помпея.
Короче, репутацию оратора Цезарь приобрел, но процесс, естественно, проиграл. Слишком уж «тяжелая артиллерия» была выставлена против него, да и присяжные явно были подмазаны вороватым консулом.
Через год он выступает обвинителем против Гая Публия Антония, уличенного в мародерстве (по другим источникам, во взяточничестве) во время сражений с Митридатом. Вина Антония очевидна, Цезарь произносит блестящую речь. Но обвиняемому удалось то ли подкупить одного из народных трибунов, то ли как-то иначе повлиять, словом, трибун воспользовался правом вето, и суд прекратил слушания.
Несправедливость такого решения всем понятна, популярность Цезаря растет. Но растет и неприязнь могущественных сулланцев, которым не нравится деятельность племянника Мария. Возможно, имелись какие-то веские причины временно удалиться с политической арены, и в 75 году до P. X. он снова покидает Рим. На сей раз для того, чтобы отточить свое ораторское мастерство на Родосе, в школе красноречия Аполлония Молона, о чем он объявляет друзьям и знакомым. Хотя не исключено, что он просто хотел избежать смертельной опасности.
Избежать не удалось.
Морские приключениях Цезаря описаны у Светония и у Плутарха. Светоний лаконичен, Плутрах же красочно и в деталях повествует об этой истории.
Не поленимся привести цитату из «Жизнеописания»:
«…на обратном пути у острова Фармакуссы был захвачен в плен пиратами, которые уже тогда имели большой флот и с помощью своих бесчисленных кораблей властвовали над морем. Когда пираты потребовали у него выкуп в двадцать талантов, Цезарь рассмеялся, заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил дать им пятьдесят талантов. Затем, разослав своих людей в различные города за деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и двумя слугами; несмотря на это, он вел себя так высокомерно, что всякий раз, собираясь отдохнуть, посылал приказать пиратам, чтобы те не шумели. Тридцать восемь дней пробыл он у пиратов, ведя себя так, как если бы они были его телохранителями, а не он их пленником, и без малейшего страха забавлялся и шутил с ними. Он писал поэмы и речи, декламировал их пиратам и тех, кто не выражал своего восхищения, называл в лицо неучами и варварами, часто со смехом угрожая повесить их. Те же охотно выслушивали эти вольные речи, видя в них проявление благодушия и шутливости. И как только прибыли выкупные деньги из Милета, а Цезарь, выплатив их, был освобожден, он тотчас снарядил корабли и вышел из милетской гавани против пиратов. Он застал их еще стоящими на якоре у острова и захватил в плен большую часть из них. Захваченные богатства он взял себе в качестве добычи, а людей заключил в тюрьму в Пергаме. Сам он отправился к Юнку, наместнику Азии, находя, что тому, как претору, надлежит наказать взятых в плен пиратов. Однако Юнк, смотревший с завистью на захваченные деньги (ибо их было немало), заявил, что займется рассмотрением дела пленников, когда у него будет время; тогда Цезарь, распрощавшись с ним, направился в Пергам, приказал вывести пиратов и всех до единого распять, как он часто предсказывал им на острове, когда они считали его слова шуткой». [41]
У Светония нет таких ярких подробностей, но весьма существенно то, что хронология у этих уважаемых историков не совпадает! Если у Светония это приключение идет после начала карьеры Цезаря в суде, то у Плутарха он попадает в плен к пиратам, возвращаясь после сомнительного времяпрепровождения у царя Никомеда! И ни строчки о военной службе Цезаря у Марка Терма, о его награде «гражданской короной», о службе в Киликии… У Плутарха, собственно, Цезарь оказывается в гостях у Никомеда во время бегства от Суллы, после того, как откупается от захватившего его патруля.
При всем уважении к великому биографу, датировка Светония представляется все же более достоверной — без воинской службы перспектив у Цезаря на общественном поприще не было.
Пираты, тысячелетний бич Средиземноморья, в ту пору распоясались сверх меры. Митридат втайне поддерживал их грабительские налеты на италийское побережье, а захватывая торговые корабли римлян, они подрывали их экономическое могущество. Порой им удавалось захватить знатных римлян — некоторых убивали, но в большинстве случаев отпускали после выкупа.
Не исключено, что пираты делились с наместниками добычей, а те покрывали их делишки. В этом смысле нерасторопность Марка Юнка становится подозрительной. Впрочем, в недалеком будущем Цезарю еще предстоит столкнуться с ним.