Роман слушал внимательно и прикидывал.
Действительно, это могло бы быть весьма полезно. Но просто так соглашаться на нечто неизвестное?
Нет, надо подумать… хорошенько подумать.
Лиля действительно не претендовала на лавры книгопечатника. По здравом размышлении она поняла, что, если станет распыляться на все подряд, толку не будет. Ее дело медицина!
Вот и…
Но тут есть такая засада. Чтобы заниматься медициной (гильдия докторусов тоже не зря хлеб ест и любого новатора загрызет), надо иметь деньги и «крышу».
Деньги? Ну, если она направит в нужное русло производство в Тарале, о деньгах можно не беспокоиться. Еще ее внуки будут брюликами в орешки играть.
А «крыша»… Эдоард ее обожает за одну подзорную трубу. А ведь она и еще что-нибудь вспомнит. Сколько знает человек, который не просиживает целый день, играя в компьютерные игрушки?
Много.
И даже из тех же игрушек можно взять информацию.
А вот второй ее «крышей» будет Церковь. Лиля серьезно подумала о книгопечатании и поняла, что либо Церковь и государство схлестнутся в кровь на этой делянке, либо мирно поделят территорию при ее посредничестве. А графиня будет иметь одобрение обеих сторон и свой скромный процент. Двадцать процентов ее вполне устроят. Технология-то примитивна. И все будут довольны.
Государство будет печатать свое, Церковь – свое. А Лилиан Иртон посреди всего этого безобразия будет тихонько пробивать учебники по медицине и детские книжки. Известно же, что в схватке льва и тигра побеждает обезьяна, которая наблюдает за схваткой. Ну или как-то так.
А значит, сядем на попу и будем обезьянить.
Так что, когда пастор Воплер принес Лиле известие от альдона, женщина приняла это спокойно.
Поговорим. Только этикет в памяти освежим.
И вот Лиля вступала в святая святых.
Альдоны жили в храмах. И этот конкретный изволил обитать в главном храме Лавери.
Здесь по воскресеньям проводились парадные службы, здесь хранилась церковная казна, и поговаривали, что здесь же, в подвалах, находились темница и пыточные.
Лиля подумала и решила обезопаситься.
Честно сказала Алисии, куда и зачем идет. Написала письмо и даже попросила Ганца Тримейна рассказать все королю, если на нее случайно упадет перелетный кирпич. Мало ли?
Лиле было страшно. И неудивительно.
Начнем с того, что человек двадцать первого века в большинстве своем религиозно безграмотен. Предыдущее же поколение рванулось кто куда, кто в дикий атеизм и агностицизм, кто – в избыточную религиозность. А вот просто сесть и разъяснить, что данному течению надо от людей, обычно как-то не получается ни у той, ни у другой стороны. Лиля была в родном мире далека от этого. Изначально усвоив, что вера и религия суть вещи разные, в Бога она верила. Как и большинство медиков. А вот религию с ее обрядами и историями считала чем-то вроде шаманства с бубном и не интересовалась. Зачем?
Есть же анекдот про ошалевшего Бога. Вот. Он-то писал только десять заповедей. Их и будем соблюдать. Не воруй, не убивай, люби родителей… А остальное – «ф топку!» [3]
Соответственно, про Церковь Лиля знала мало. Запомнилась только инквизиция, изведшая всех баб, симпатичнее вороньего пугала, в странах Европы. Ну, может, и не всех, но учили-то так.
И здесь Лиля подсознательно ничего хорошего от Церкви не ждала. А что может быть хорошего? Как-то вот учили в советские времена, что Церкви думающие не нужны, ей нужны верующие…
«Нет! – тут же воскликнут все верующие. – Вас учили неправильно!»
И начинают с пеной у рта доказывать каждый свое. От такого и самый добрый человек осатанеет.
Одним словом, Лиля нервничала и рычала. Пастор Воплер успокаивал ее, но толку было мало. Едва и ему не досталось на орехи.
И вот госпожа графиня в главном храме.
Спору нет, красиво. Синяя с золотом роспись, большие окна, много света… Красиво. Но грязи по уши и тут. Отмыть бы все…
Альдон Роман ждал ее сиятельство в своем кабинете. Из уважения к полу женщину не стали мариновать в приемной. И Лиля оценила. Вежливо улыбнулась секретарю – парень аж шарахнулся, нервы свели лицо женщины в такую гримасу… – и прошла внутрь. Кенет придержал для нее дверь и хотел пройти следом. Но альдон покачал головой, и пастор Воплер остался за дверью. Переживать за госпожу.
Лиля прошла три установленных этикетом шага и присела в глубоком реверансе. Сегодня она выглядела строго и просто. Ничего дорогого или лишнего.
Белое шелковое платье с вышивкой – зеленые и желтые осенние листья по вороту и подолу. Никакого декольте, никаких разрезов, кружева – и того нет. Единственное, что себе позволила Лиля, это кружевные перчатки. Грызть в волнении ногти она бы не отучилась и под расстрелом.
Кольцо, браслет, серьги с изумрудами. Волосы по-прежнему заплетены во французскую косу, перевитую белыми, желтыми и зелеными лентами. Все очень просто и аккуратно.
– Встань, дитя света, – наконец разрешил альдон.
Лиля послушно встала, но глаза держала опущенными.
– Ваше сиятельство, – голос альдона звучал мягко, – я рад видеть вас у себя в гостях.
Лиля подняла глаза от пола.
– Светлейший, ваше приглашение – большая честь для меня.
– Но вы ее заслужили, графиня. Прошу вас, присаживайтесь.
Лиля оценила мягкое кресло. И его коварство – тоже.
С одной стороны, кресло. Мягкое и уважительно удобное.
С другой стороны, кресло. В котором ты окажешься на две головы ниже альдона. Да и изящно вылезти не сумеешь.
Лиля послушно присела на самый краешек.
– Благодарю вас, светлейший.
Альдон оценил ее хитрость. И улыбнулся, попробовал надавить:
– Может быть, вы сядете поудобнее?
– Сесть можно, да выбраться сложно, – ответила Лиля присказкой. Очень хотелось добавить: «Сесть я всегда успею», – как герой известного фильма. Но вряд ли тут поймут шутку.
– Я настаиваю, вы ведь женщина.