— Нет. Поцарапал. Я с дерева упал. Я лез, лез и уже полез вниз, а мама увидела в окно. И как закричит: «Макс, осторожно! Ты упадешь!»
Гордон присел перед сыном на корточки и, закатав ему рукав рубашки, придирчиво изучил больную руку. Тщательно пересчитал пальцы и заставил Макса сжать ладонь в кулак. Кости, как и связки, были целы. Все обошлось, какое облегчение.
— Значит, вот как. И потом мама сказала: «Я ведь тебя предупреждала».
— Да.
— И оказалась права.
— Да, — непритворно удивленно ответил Макс.
Гордон крепко обнял глупенького головастика, чмокнул в светлую макушку и отпустил.
— Сын, ступай в угол и стой десять минут. Выбери любой угол, какой тебе больше нравится. Стой и думай, отчего и почему ты упал с дерева. Потом поделишься с папой своими бесценными наблюдениями.
Подыскав достойное занятие сыну, Гордон вооружился букетом цветов и прошел проведать обожаемую жену. Виктория готовила ужин. Надо было уговорить ее пойти в ресторан. Гордон уже третью неделю кряду давился ее пересоленной, переперченной, пережаренной стряпней. Что хуже — крошка Максимилиан тоже.
— Добрый вечер, цыпленочек.
— Ты рано, — сказала она, бросив взгляд в сторону старинных настенных часов с кукушкой.
— Да вот… решил прийти пораньше, моя красавица, — выговорил Гордон неловко.
В любой другой момент Виктория мигом изобличила его беззастенчивое вранье и закатила бы мужу хорошую взбучку, но в данный момент ее мысли были всецело заняты судьбой несчастного брата.
— А где головастик? Вроде болтался где-то поблизости, — пробормотала она рассеянно.
— Я поставил Максимилиана в угол.
— За что?
— За то, что он упал с дерева.
Виктория обернулась к мужу и издала маленький крик, исполненный ужасной материнской боли. А также тревоги, страха и любви.
— Гордон, в своем ли ты уме! Макс еще маленький! Он вообще не должен лазить по деревьям! Ему четыре с половиной года! Он мог упасть и серьезно расшибиться. Сломать шею!
Верно, с маленьким мальчиком может случиться много страшных вещей. Например, он может вырасти и превратиться в законченного невротика, вздрагивающего от любого мало-мальски грозного окрика. Но ведь так он никогда в жизни не добьется ничего. Надо уметь делать свое дело, игнорируя вопли, крики, нотации, нравоучения и причитания по поводу того, что у вас никогда ничего не получится.
Гордон хотел растолковать это жене, но передумал, уж слишком она была красивая. Вместо того он сказал ей другое.
— Виктория, — сказал он, прислонясь к дверному косяку, — пойми: не то, что маленький мальчик, но и взрослый человек грохнется откуда угодно, если громко завопить ему под руку. Помнишь, как я залез на стремянку вкрутить лампочку в антикварную люстру? А ты зашла в комнату и крикнула, чтобы я был осторожней. Осторожней! Надо же! Вот те и раз! Какая злая ирония!
Виктория порозовела перламутровыми раковинами своих дивных ушек.
— Причем тут я? Я здесь абсолютно не причем! Я не виновата, что у тебя проблемы с координацией! Мужчины! Какие вы мнительные и слабовольные! Стоит вам свалиться со стремянки, сломать четыре ребра и ключицу, получить сотрясение мозга и вывих плеча, принимаетесь ныть и стонать, мол, вам нездоровится. Подумаешь, какие нюни!
Гордон поспешно отобрал у жены солонку и перечницу, и убавил огонь под отбивными.
— Ты лучше присядь, передохни. Выпей вина. Я сам все сделаю. Кажется, у нас была кухарка?
— Я ее уволила.
— Почему?
— Захотелось, — ответила Виктория страшным-престрашным голосом.
Гордон не решился продолжать расспросы, налил жене вина, перевернул отбивные, потом заглянул в кастрюльку, где тушился кролик с овощами для Макса, и помешал деревянной ложкой. От всех этих трудов он немедля страшно умаялся и слегка вспотел. Распахнув кухонное окно, он жадно глотнул свежего воздуха, напоенного мягкой вечерней прохладой. В темно-сиреневых шелковых сумерках, над шелестящими кронами деревьев, высоко в темнеющем небе неспешной небесной ладьей плыл зеленый диск единственной луны Салема, Танкмара.
— Может, пройдемся после ужина, птенчик?
— Не знаю… что-то не хочется, — пробормотала Виктория.
К вину она не притронулась. Мрачные мысли донимали ее. Да, конечно, не следовало отчаянно вопить сыну под руку, тем более рядом стояла няня и охранник, бдительно приглядывая за малышом. Да, конечно, не нужно было увольнять без выходного пособия отличную кухарку лишь оттого, что Гордон за ужином излишне пылко похвалил кухаркину стряпню. Да, конечно, не стоило заставлять мужа балансировать на донельзя шаткой стремянке под потолком высотой в двадцать футов, особенно учитывая, что в тот субботний день, свой законный выходной, Гордон успел пропустить три или четыре кружечки пива за обедом, но…
— Я сегодня разговаривала с Ричардом, — выпалила она одним махом.
Гордон развернулся к ней.
— Так. И что сказал.
Виктория схватила и крепко прижала к лицу бумажную салфетку, мучительно давя отчаянные рыдания. Она знала, что, если расплачется, то не остановится долго… быть может, никогда.
— Ничего нового. Сказал, что власти продолжают вести переговоры. Вот и все.
— Но, по крайней мере, мы знаем, что твой брат жив. Это уже неплохо.
У Виктории побелели губы.
— А если Кит пострадал при взрыве? Если он ранен? Если его бьют, пытают или морят голодом? Бедный Кит! Он такой…
Виктория помолчала, сидя прямо и глядя перед собой в пространство.
— Хлипкий, — выговорила она, наконец подыскав нужное слово.
— Хлипкий?! — ошеломленно повторил Гордон, едва не опрокинув на себя раскаленный котелок с крольчатиной. — Виктория, очнись! Твой брат — абсолютно упертый, беспощадный, безжалостный, бесчувственный, маниакальный живодер. Ей-Богу, если бы у этих идиотов в голове были мозги, а не вареные отруби, они бы раз сто или двести подумали, прежде чем с ним связываться!
Виктория потерла покрасневшие глаза.
— Спасибо, что пытаешься меня утешить. Правда, Гордон, это очень мило.
— Я вовсе не пытался… хотя, если тебе от этого легче… пускай.
Он переложил отбивные на тарелку, глянул на часы, обнаружил, что десять минут уже истекли, и подозвал сынишку.
— Макс, ты уже подумал, отчего и почему упал с дерева? И? Что надо сказать маме?
— Большое спасибо?
— Нет, головастик. Без сарказма, пожалуйста.
— А? Я больше не буду?
Гордон покачал головой.
— Сынок, соберись. Подумай хорошенько. Ты сможешь, я знаю.