— Я уже вам говорил про его комплекс неполноценности.
— И что?
— А то, что вы изо дня в день его унижаете, и высмеиваете, и раздуваете до невиданных пределов его комплекс неполноценности. Это все равно, как если бы вы били его каждый раз носком туфельки в пах. Самый умный, самый зрелый, самый великодушный мужчина не способен с юмором или пониманием относиться к тому, что его бьют в пах. Он не способен при этом быть стойким или галантным. Он способен испытывать только невыносимую боль. Это не психология, а биология чистой воды. И его мечтания — своеобразная компенсация не только за страдания, что он пережил в детстве, но и за те, каким подвергаете его вы.
— Что за глупости! Тиран! Какой из него тиран? Он ребенка не шлепнул ни разу. Мямля! Болван! Тупой идиот… это я про вас!
— Понимаете, Виктория, тут есть еще одна проблема. Вернее, две.
— Какие?
— Во-первых, если кого-то постоянно по поводу, а особенно без называть недоумком, то он начинает себя вести раньше или позже, как полный недоумок. А, во-вторых, всякое действие равно противодействию. И это уже не биология, а механика, точнейшая наука. Нельзя сжимать пружину бесконечно долго, однажды она распрямится и ударит вас. Кстати, надеюсь, ваш супруг не планирует заниматься политикой?
Виктория хлопнула длинными ресницами.
— Поразительно! Как вы догадались? Гордон всегда хотел сделать большую, грандиозную политическую карьеру, еще до того, как познакомился со мной. А с тех пор, как мы поженились, он говорит об этом беспрестанно.
Психоаналитик уставился на нее со стылым, заиндевелым ужасом.
— Не волнуйтесь, — промолвила Виктория дружелюбно, — ни черта у него не получится. Этот обалдуй не в состоянии без моей помощи отыскать свои носки, которые сам вчера и запихал под кровать. А еще… не знаю, какое отношение это может иметь к его дурацкой мечте стать самым кровавым тираном в истории человечества, но он жуткий гомофоб, ипохондрик и устраивает спиритические сеансы. Ой, что с вами? Вы, никак, упали в обморок?
* * *
Гордон так и заснул на диване, а поутру, открыв глаза…
— Вот те раз, — простонал он, вскочил и грациозно, как олень, метнулся в ванную.
Черт знает, что это было. Везувий и Помпеи померкли и поблекли по сравнению с этим величественным, опустошающим извержением. Лишь час спустя, не меньше, Гордон покинул юдоль скорби и позора, ощущая себя легким и воздушным, словно пирожное безе на солнцепеке.
Кое-как собрав себя по кусочкам, он побрился, надел рубашку, застегнул брюки и дотащил страдающее тело до роскошно обставленной столовой, где прелестная Виктория кормила их очаровательного сынишку завтраком. От запаха жареного бекона, масла и хлеба Гордону опять сделалось дурно.
— Доброе утро, папочка, — поздоровался Максимилиан и с изумлением пронаблюдал, как отец, издавая хриплые вопли и на ходу расстегивая брюки, разворачивается и мчится в уборную. Замерев с ложкой, полной овсянки, Макс вопросительно поглядел на мамочку.
— Что такое, головастик.
— Папа…
— Я ведь еще вчера вечером его предупреждала, что утром кому-то будет плохо. Побудь славным мальчиком, отнеси папе свежую газету. Ему сейчас наверняка страсть как хочется почитать что-нибудь.
— Да. Сейчас.
Через какое-то время Гордон вернулся, шатко ступая, с газетой под мышкой, зеленый, не считая рдеющих пятен на скулах.
— Ужас, — сказал он страдальческим шепотом, — вы бы почитали, что пишут в газетах!
Скривив уголок рта, Виктория налила мужу чаю с лимоном.
— Ты бы выпил таблетку.
— Зачем это? Я себя чувствую прекрасно.
— Ты уверен, майн либхен?
— А то! — проговорил Гордон, ужасаясь.
По неведомым причинам жена обожала с ним нянчиться, когда ему случалось малость прихворнуть. Виктория тотчас становилась приторно сладкой, будто сахариновый сиропчик, пичкала муженька какими-то гадкими микстурами и щекотала пупсику животик. Гордон не знал, что с ней такое. Может, в детстве не наигралась в куклы?
— Хорошо, как скажешь. Допивай сок и собирайся. Мы опаздываем, — велела Виктория сынишке.
— Куда опаздываете? — спросил Гордон с мрачным предчувствием, и мрачное предчувствие не обмануло его. Мрачные предчувствия вообще никогда не обманывали его, за целую жизнь не подвели ни разу.
— На урок музыки, — ответила Виктория, невероятно аккуратно рассчитав тот момент, когда муж поднес к губам чашку ужасно горячего чая. Одной половиной чашки Гордон поперхнулся, а вторую вылил на себя.
— Какой, на хрен, музыки? Ты мне ни хрена не говорила ни о какой на хрен музыке, — наконец, выговорил он, перестав шипеть от боли.
Виктория приподняла безупречные брови.
— Разве? Все равно. Я подумала, будет очень замечательно, если наш маленький мальчик научится играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. И будь так любезен впредь следить за своим языком, вот олух ты!
— О, миль пардон, мадемуазель. И на каком на хрен музыкальном инструменте будет играть наш маленький мальчик?
— На скрипке.
Гордона бросило в жар. Он оттянул воротник рубашки.
— Скрипка… это такая штука со смычком?
— Да. Со смычком и… как ее там? Канифолью. Я нашла Максу преподавательницу. Конечно, занятия обойдутся дорого, но мы ведь не будем экономить на единственном ребенке.
Гордон поглядел на сына, для которого тоже явилось откровением, что ему придется учиться играть на скрипке. Ни малейшего восторга по данному поводу его славная веснушчатая мордашка не выражала.
— Пташечка моя, пойми, чтобы играть на скрипке, нужен музыкальный слух, которого у Максимилиана нет, хоть тресни!
И впрямь, музыкальный слух у Макса отсутствовал напрочь. В этом Макс весь пошел в отца, которому в младенчестве оба уха отдавил медведь-гризли. Оттого Гордон в музыке не разбирался и не любил ее, признавая разве военные марши. Впрочем, Виктория сочла эти отговорки невразумительными и несущественными.
— У тебя, Гордон, тоже нет слуха, но это совсем не мешает тебе каждое утро распевать в ванной военные марши. Лет двадцать практики, и все получится. Ты ведь каким-то чудом выучился есть при помощи вилки и ножа, и иногда сморкаешься в салфетку, а не в рукав пиджака — какое достижение.
Правда, Максу в самом деле придется много заниматься. Мы купим скрипку…
— А мне купим мыло и веревку, — рявкнул Гордон.
— Мне непонятен твой сарказм, — сказала Виктория чопорным тоном леди Совершенство.
— А мне непонятно, на кой ляд мальчугану скрипка! Ты еще отдай его учиться танцам!
Макс запаниковал.
— Папа, я не хочу учиться танцам.