Примите, господин посол, уверения в совершенном к Вам почтении.
Народный комиссар иностранных дел СССР
В. Молотов [194]
Посол гордо отверг ноту, хоть обязан был ее принять: реагировать на подобные заявления вправе только правительство, а дело посла — бумажки передавать. Но в том-то и суть, что польское правительство уже неделю как пребывало в виртуальном пространстве…
Документ передали в посольство, минуя Гржибовского. А около 6 утра советские войска вошли в Польшу.
Дату выбрали не случайно: накануне, 16 сентября, окончились бои на Халхин-Голе. Мы и Дальний Восток обезопасили от нападений (хотя бы на ближайшее время), и всему миру показали, что мускулы имеем. В общем, заставили воспринять себя всерьез.
Поведение бойцов РККА «казалось странным — они, как правило, не стреляли первыми, к польским войскам относились с демонстративной доброжелательностью, угощали папиросами и говорили, что пришли на помощь против немцев» [195]. Поляки отступали без боя, охотно сдавались.
Вечером того же дня польское правительство и командование убежало в Румынию. [84] Повторю: договорились они об этом накануне, когда советского вторжения никто не ждал! Так что фраза ноты «Польское государство перестало существовать» точно отражала реальность — еще ДО нашего вмешательства.
На территории Польши действительно клубился хаос, она стала зоной нестабильности у нас под боком. Нарисовались варианты:
— либо немцы захватят всю Польшу и выйдут на нашу нынешнюю границу — а затем с нее на нас и полезут (что полезут, никто не сомневался); не нужно объяснять, что, чем ближе граница к Москве, тем опаснее;
— либо Западная Украина превратится в непредсказуемо-агрессивный «незалэжный бандеростан», центр терроризма и разложения для Советской Украины;
— либо мы вернем украденные Польшей земли и отодвинем границу;
— теоретически существовала возможность помочь полякам против немцев — но Варшава ее наотрез отвергла.
Ясно, что третий вариант был для СССР единственно приемлемым — да и справедливым исторически.
Но с идеологией возникли проблемы. Наша пропаганда работала в марксистско-классовом ключе: «Освободим наших братьев — трудящихся украинцев и белорусов от гнета польских панов!» Большинство эту идею искренне поддержало.
Однако отмечены и такие настроения: «Вот тебе и красный империализм. Говорили, что чужой земли не хотим, а как увидели, что можно кусочек захватить, сразу об этом забыли» [196]. «Зачем мы перешли польскую границу? Ведь в Польше и в других странах есть компартия, есть пролетариат, ну и пусть они сами совершают революцию и своими силами избавляются от помещиков и капиталистов» [197]. «Нам никто войны не объявил, мы проводим политику мира, а вдруг сами объявляем и втягиваемся в войну. Ленин учил, что революцию на штыках не принесешь» [198].
Многих тогда шокировал «захватнический поход». Он действительно противоречил и русскому миролюбию (нам проще отдавать, чем забирать — даже свое), и официальной идеологии (ведь Сталин отверг троцкистский принцип «экспорта революции»). Немало русских коммунистов недоумевало.
История повторилась с Крымом в 2014 году. Сходство удивительное.
1. И Крым, и Западные Украина с Белоруссией весьма долгое время были частью России.
2. Примерно на 20 лет их незаконно отхватили другие страны.
3. В эти страны вторгся наш извечный враг — Запад (в 1939-м Польшу атаковали немцы, в 2014-м американцы устроили переворот на Украине). Этот враг напрямую угрожал нам.
4. Мы минимизировали ущерб (в 1939-м отодвинули границу от Москвы, в 2014-м предотвратили захват Черноморского флота).
5. Местное население в обоих случаях приветствовало возврат в Россию.
Эпизоды чрезвычайно схожи. Так что если Киев образца 2014 года недоволен уходом Крыма — то пусть сперва отдаст полякам Львов: его Украине подарила Москва…
Да, обе ситуации выглядят неоднозначно, совесть беспокоят. Ведь вернули мы то, что захватчики привыкли считать своим; а значит, вроде как мы их обидели. Русская душа стремится к праведности, нас коробит применять силу — даже возвращая украденное свое. Нам хочется быть идеальными — самыми добрыми, самыми чистыми, благодатью сиять…
Но, когда враг подступает вплотную (Гитлер в Польше, базы НАТО вокруг всей нынешней РФ), приходится думать не о душевной чистоте, а о выживании — и не только своем. Если банковские паразиты победят нас, следом они сожрут все человечество.
Подчеркну важнейший момент: есть две России. Нынешняя, урезанная и обглоданная после поражения 1991 года, — и Большая. Границы Большой России четко не определить, они пульсировали: во времена ранней Тартарии наша страна, судя по картам, включала в себя всю Западную Европу, Турцию, пол-Китая и половину Северной Америки.
Но то дела давние и недоказанные. Достоверно мы знаем два варианта Большой России: Российскую империю и Советский Союз (послевоенный — когда удалось вернуть украденные у нас части). СССР кажется мне оптимальным: не думаю, что нам нужны Америка, Финляндия и Польша (входившие в империю, но выпавшие из Союза). Всё это давно сформировалось как мир нерусский, своими они нас не считают уже много веков, и едва ли тут можно что-то сделать.
А вот Крым и Украина с Белоруссией в их нынешних границах — части Большой России. В составе империи они были отнюдь не колониями, а полноценными частями — порой даже более привилегированными, чем центр! Там живут русские люди: «украинцы» и «белорусы» выдуманы нашим врагом в XIX веке для расчленения страны. Россия стремится вовсе не «захватить» их, а вернуть наше ОБЩЕЕ величие.
* * *
Небольшие стычки с Красной Армией местами все же происходили — именно потому, что при польском безвластии никто никому не подчинялся. Отдельные воинские части, полицейские, даже студенты по собственной воле вдруг решали подраться с русскими. В итоге наших погибло 1173 человека, поляков — 3500. [199] Напомню, немцы убили 66 300 поляков…
Однако вот что любопытно: нам в плен сдались 454 700 человек, а немцам — 420 000. С Красной Армией поляки почти вовсе не воевали, но сдаваться предпочитали именно ей! Вот и думайте: «вместе» с гитлеровцами мы вошли в Польшу — или все-таки в противовес им?
19 сентября во Львове наши части по недоразумению вступили в бой с вермахтом. Случилось и еще несколько столкновений: принимали друг дружку за поляков. Гитлер мог использовать эти инциденты как повод для вторжения в СССР — но, повторюсь, ему была нужна пауза.
22 сентября наши войска вступили в Брест, уже занятый немцами, — и произошло то, что модно называть «совместным парадом». Немецкий генерал Г. Гудериан настаивал на реальном параде, с совместным построением, с торжественной частью, — но наш комбриг С. Кривошеий [85] такой вариант отверг. В итоге немецкие части в походном строю покинули город, затем советские вошли, тоже в походном строю, вот и всё. От «парада» осталось лишь то, что Гудериан и Кривошеий стояли рядом на низеньком столике, изображавшем трибуну.