Алгоритм отработал, и Олег вспомнил Анну Данииловну. Ратника, который замахивался на нее палицей. Образ княгини был нечетким, и только ее рука виделась ясно. Рука как будто шарила по несуществующему столу в поисках несуществующей шкатулки.
Сбоку заскрипело, на облака опять наполз парус. Олег закричал, изо всех сил напрягая связки. И услышал в отдалении голос Гостиславы:
– Лександр Джофич! Боярин Олег Владимирович глаза открыл! И шепчет что-то.
Над ним склонился Шурик, приподнял голову и приложил к губам ковш. В нем была терпкая сладковатая жидкость. Олег узнал ее вкус – неестественный, химический, но приятный. Это был раствор – на крайний случай – оранжевых шариков из медтуеска. Его называли живой водой.
Язык у Олега сразу перестал быть жестким и угловатым, ему удалось вздохнуть полной грудью, стало слышно, как ветер щелкает краями паруса, и как кричат чайки. «Что с княгиней?» – ему очень захотелось задать такой вопрос, он зашевелил губами даже, готовясь произнести эти слова, но Шурик его опередил:
– Ты меня слышишь, Олег?
Шурик выглядел сильно обеспокоенным. Так он хмурился на утро после ночного разгрома монгольских биваков к северу от Переславля, когда прошла эйфория после небольшой победы и стало понятно, что монголы перехватили относительно безопасную дорогу к Новгороду через Ростов и, следовательно, уходить на север князю Андрею и остаткам его войска следует через занятые врагом тверские земли.
– Слышу, Саша, – выдавил наконец из себя Олег. – Где мы? Что с княгиней?
Шурик отставил в сторону ковш, помог Олегу сесть, подложил ему под спину несколько мешков с чем-то мягким и теплым.
– Выходим из Мсты.
Берега реки разбегались в стороны, ладья выходила на широкую воду – приближался Ильмень.
С парусом, кстати, память не обманула Олега: очнулся он на другом судне. Это была не муромская находка, а большая набойная мореходная ладья с двумя мачтами и полноценной палубой. И кроме пары больших парусов, вперед ее заставляли идти двадцать гребцов.
«Откуда гребцы?» – пытался припомнить Олег, а потом у него засвербило под левой лопаткой. Олег дернулся, мешки выскользнули из-под спины, и он повалился на бок. И прямо перед собой увидел большой траурного вида красно-черный навес.
– Что с княгиней? Это для кого? – он вытянул вверх левую руку, и это движение вызвало новое воспоминание, в сознании всплыл фиолетово-бордово-синий шар вокруг его размозженного локтя, пульсирующий в такт ударам сердца, учащенным, аритмичным. Олег закусил губу, готовый перетерпеть боль, которая сейчас выстрелит в руке. Вспыхнули прежние бредовые видения: из разноцветного шара по руке расползается гангрена, как стая мелких черных уродцев – помеси паука с кротом.
Боли не было, в руке чувствовалась удивительная легкость. Вокруг локтя, вопреки опасениям, не было страшной опухоли. Зато кто-то наложил шину из легких деревяшек, обернутых чистой повязкой.
– Ничего не понимаю… – пробормотал он, хотел позвать Шурика, но того рядом уже не было, и Олег задремал.
Земля уже пропала за горизонтом, когда он проснулся. Ладья быстро скользила посреди серебристо-серой водной равнины под небом похожего оттенка. Ветер усилился, за ладьей летели чайки.
Олег пошевелил ногами – они слушались, приподнялся – и опять ничего страшного, даже голова не закружилась. Он встал, прихватил уполовиненный каравай, лежавший перед ним на колоде, скатал хлебный комочек и бросил за борт птице.
Она удивилась – у ильменской чайки XIII века еще не было в обычае крутиться около кораблей в надежде на поживу, – но быстро сориентировалась и выхватила подарок из воды. Молчать о своем счастье не стала, и через несколько минут ладью сопровождала целая стая.
От слабости Олег вскоре снова оказался на своих мешках. «Эй, люди!» – позвал он. Но никто не услышал, потому что чайки галдели, не переставая. Встать снова не получилось и пришлось дожидаться, пока кто-нибудь придет. Задремать Олег не успел – Шурик появился быстро, потому что живую воду людям, которым в бреду является помесь паука и крота, надо давать каждые три часа.
– Что с княгиней? – Олег отстранил протянутый ковш. – Где остальные?
– Пей, давай, – Шурик убрал руку Олега. – Феликс впереди на нашей ладье, стан князя ищет.
Олег опустошил ковш, а потом, как ему показалось, начальственно повысил голос:
– С княгиней что?!
Однако Шурик услышал из уст засыпающего человека лишь нечто нечленораздельное.
Олег спал долго и спокойно. Полусон-полубред про гангрену и кротопауков не возвращался, снились приятные вещи вроде рейдов Евпатия Коловрата, бекляри-бека Мамая, бегущего с Куликова поля, и сказочной сцены: Иван III наконец-то решается разорвать пергамен хана Ахмата [111] . Под такие сны Олег вполне мог проспать больше суток, если бы не разбудили.
– Вставай давай! – теперь над ним нависал Феликс. – Приплыли. Твое любимое место.
Олег подтянулся к борту и глянул на берег. Новгород. Великий Новгород. Господин Великий Новгород. Самый большой, самый богатый и самый свободный русский город. Разгружающий на пристанях заграничные товары, отправляющий свои, толпящийся на вечевых площадях, посылающий экспедиции далеко на север и северо-восток – «по новые земли». Пока еще деловитый и самодостаточный, не знающий нужды платить изнуряющую дань, оседающую в Орде или в Москве.
Солнце, проглядывавшее сквозь прорехи в облаках, осветило Никольский собор. Чисто выбеленный, на несколько секунд он ослепляюще засверкал, затмил Святую Софию, расположенную чуть дальше, на другом берегу разделяющего Новгород Волхова, в детинце. Олег зажмурился и отвернулся, а когда оранжевые пятнышки исчезли из-под век и он снова открыл глаза, перед ним предстала панорама лагеря из четырех десятков больших шатров и походных палаток поменьше. Они стояли между Волховом и впадающей в него небольшой речкой Жилотугом, недалеко от вала, опоясывающего часть города, которая называлась Славенский конец.
Княжеский шатер, над которым реял стяг с изображением Андрея Критского, по-прежнему разрубленный, стоял у самой воды. Лица стражников у входа были знакомые. Одного звали Константин Барма, он был из младшей владимирской дружины. Имени второго Олег не знал, но хорошо запомнил его самого, когда выстраивал войско на переславском поле: он был в числе пятнадцати или двадцати всадников из Юрьева-Польского, которые сначала не соглашались идти в поход со своим князем Болеславом, а потом передумали и перед самой битвой присоединились к войску Андрея Ярославича.