Проводив взглядом рулящие к стоянкам истребители, Виктор снял опостылевший поводок – шлемофон и с удовольствием растянулся на крыле. Оставалось еще провести разбор крайнего полета, и потом целый час он будет свободен.
– Тащ старший лейтенант, – Ленька Самойлов оторвал от сладких грез, – вот, нашел!
Воровато оглянувшись по сторонам, он положил на плоскость розу. Простую красную розу, уже несколько дней как распустившуюся, с потемневшими краями лепестков и коротким, сантиметров двадцать, стеблем.
– Это че это? – удивился Виктор. – Я просил цветов нарвать. А ты чего принес? Что это за срань?
– Так нету же ничего! – стал возмущаться Ленька. – Не сезон, знаете ли… повяло. В степи вообще пусто, ни цветочка. А тут… на весь хутор два розовых куста. Вот этот висел, и еще один не распустился. – И подначил: – Вы, товарищ командир, даете нереальные планы.
Виктор снова скептически осмотрел розу, оторвал краешек подсохшего и порыжевшего лепестка и тяжко вздохнул.
– Ладно, – уныло сказал он, – можешь идти. Спасибо… – И тут же добавил в спину: – А за тем, нераспустившимся, бди. И резать… резать нужно ниже. Чтобы стебель длинный был… тютя…
Ножом он подрезал разлохмаченный, словно обгрызенный снизу, стебель, затем принялся обрывать подсохшие лепестки. Через десять минут цветок был приведен в относительно товарный вид, а Виктор скорым шагом направлялся к штабу.
Тани, к его сожалению, на месте не оказалось. Он покрутился в помещении, но ее не дождался и, изучаемый образцово-любопытствующими взглядами связисток, положил розу девушке на стол. Прямо на печатную машинку. Уже выходя из штаба, услышал, как за спиной очередями «ШКАССа» затрещали бабьи пересуды…
На крыльце Виктор едва не столкнулся с Шубиным. Тот торопился от стоянок, шел быстро, низко нахлобучив фуражку и бросая по сторонам короткие злые взгляды. За ним несся Соломин и, размахивая какой-то бумажкой, причитал:
– Дмитрий Михайлович… ну, Дмитрий Михайлович…
Шубин не отвечал, лишь сильнее кривился и прибавлял шагу.
– Дмитрий Михайлович…
У штаба командир резко затормозил, и Лешка в него буквально влетел.
– Дмитрий Михайлович, ну, подпишите…
– На хер! – Комполка быстро обернулся. – Я уже сказал, что не буду! Я вам не поп тута, – он в бешенстве затряс пальцем перед его лицом.
– Дмитрий Михайлович, ну по-человечески же прошу…
– Смирна-а! – выкатив от злости глаза, заорал Шубин на Лешку. Выхватив у него из рук бумажку, он тотчас ее разорвал и швырнул на землю. – Кругом! Шагом марш! Попросишь еще раз, под арест посажу! – Отправив Соломина, командир пулей влетел в здание штаба, с грохотом захлопнув дверь.
– Дела-а! – присвистнул Виктор.
– Вот же скотина! – Лешка, отойдя на несколько метров, остановился и теперь зло сжимал кулаки, с ненавистью рассматривая закрытую дверь. – Урод лысый!
– Что случилось-то?
– Да что же это делается? – словно призывая Виктора в свидетели, застонал Соломин. – Я же законно все! – Он застыл, вцепившись рукой в шевелюру и задумчиво морща лицо.
– Леша, – ласково, словно у маленького ребенка, поинтересовался Виктор. – Что это было?
– Шубин с-сука! – У Соломина на лице вздулись желваки. – Я жениться буду. Оля согласна. А этот козел не хочет рапорт подписывать! «Я вам не поп», – передразнил он командира. – Урод! Не знаю теперь… Может, к самому комдиву?
– Поплачься Галке! – с гаденькой улыбочкой присоветовал Виктор. – Она как пить дать твою сторону примет. У нее в этом вопросе пунктик. Она с Шубина такую стружку снимет, что он завтра сам к тебе прибежит! А еще лучше Оле скажи. Что ты вроде как не при делах…
– Думаешь? – оживился Лешка.
– Точно тебе говорю! Даже если не выгорит, то жизнь ты ему основательно отравишь… Поквитаешься…
…– А таких танцев вы не видели! – Иванов лихо крутнул ус. Ради праздника он приоделся, нацепив сберегаемый для торжественных случаев парадный мундир. Хромовые сапоги, спущенные книзу и сжатые в гармошку так, что издалека их можно было принять за ботинки, горели на нем огнем. – Данильчук, давай!
Данильчук дал. Баян взвизгнул, и Иван вдруг громко, по-разбойничьи свистнул, хлопнул ладонями по голенищам своих щегольских сапог и пошел по кругу, лихо подбоченясь и рассыпая каблуками дробь. За ним выскочил Щеглов, пошел вслед, не уступая, сорвалась Галка – всплеснула руками и мягко, едва касаясь подошвами пола и поводя плечами, поплыла плясунам навстречу. Заражаясь весельем танца, летчики, полковые девчата один за другим врывались в круг. Пыль клубами летела из-под ног. Ходуном ходил прогнивший пол, но никому не было до этого никакого дела. Танец захватил и притянул к себе каждого.
Первая полковая свадьба набирала обороты. Остались позади поздравления и крики «горько», уже были съедены все закуски и молодые отправлены ночевать в землянку новобрачных. Настало время лихого, безудержного веселья. Кровь, подогретая алкоголем, играла в жилах, требовала действия…
– И-э-э-э-х! – Иванов пошел вприсядку. Обычно бледное лицо его раскраснелось, залихватский чуб прилип ко лбу. – Давай, славяне…
Виктор тоже, помимо воли, оказался втянут в этот омут. Он и не хотел, но могучая, коллективная сила выкинула его в центр зала, плотно окружила, и оставалось лишь виновато улыбаться и пытаться попасть в такт мелодии. Получалось плохо. Он стал оттираться к стенке, надеясь выбраться из душной, потной толпы.
– Хочешь убежать, – Таня, смеясь, ухватила его за рукав, – не выйдет!
Пришлось остаться. Он танцевал, пытаясь подражать Иванову, но получалось убого, и девушка смеялась его неуклюжести. Она веселилась, искренне, нараспашку.
Потом мелодия сменилась. Данильчук заиграл что-то тягучее, мягкое, и Таня по-хозяйски положила руку Виктору на плечо, закружила в душной тесноте зала. Двигалась она здорово, танцуя исступленно, танцуя за двоих. Он старался как мог, но корявые па только портили легкую красоту ее движений.
А она входила во вкус. Расплясалась, раскраснелась, запыхалась. Отдавалась танцу целиком. Глаза ее, огромные и блестящие, оказались неожиданно близко и лукаво блестели в полумраке. Они затягивали с головой, уволакивали в бесконечный зеленый омут, не оставляя ни единого шанса. И Виктор плюнул на приличия, притянул к себе, облапил и, не слушая возмущенный писк, стал целовать…
Жалобно вздохнув мехами, баян смолк. Сыгранная им мелодия пролетела незаметно, не оставив ни мотива, ни чувства времени. Остался лишь липкий привкус вина с ее губ и выражение зеленых глаз – сперва испуганное, а затем нахально-смелое и пьяное одновременно.
– Белый танец, – Данильчук прочистил горло, и баян вновь загудел басами, запел, заиграл, разливаясь по комнате, заставляя тела двигаться в такт. Затрещали полы, закружились по залу пятна лиц, а затем слились в одно. Зеленоглазое, с мягкими полуоткрытыми губами и курносым носиком. Они целовались, медленно кружась в танце, и тело ее было так близко, так доступно, что Виктор не выдержал. Не дождавшись окончания, он повел Таню к двери, расталкивая людей, словно таран. Он знал, зачем ведет ее за собой, знал, что она знает. Финал откладывать не следовало.