— Так точно, не мой, — согласился я. Хотелось продолжить: «Это — наш случай».
С тех пор замполит меня запомнил, не упускал случая пообщаться. Видя на тумбочке, например, радовался:
— О! Смелков! Службу несешь? Молодец! Это тебе не «гражданка». Ощущаешь разницу?
— Так точно, товарищ подполковник! Одно дело в театре служить, другое — в церкви и третье — в армии!
Гарбузов улыбался. Не слышал, чтобы кто-то еще так свободно общался с самим замполитом.
На входе в штаб я встретил Суслова и Кисина. Как бывший студент, не мог не спросить их о настроении «преподавателя»:
— Как он?
— Замполит-то? — уточнил Суслик. — Докопался до Кисина, почему Шляхова проморгал, не помог? Может, говорит, специально?.. Плохие отношения были с сержантом?..
Я усмехнулся: какие еще отношения могут быть с сержантом? Непомерная работа, муштра на плацу, издевательства в столовой: «За‑а-кончили прием пищи! Вы‑ы-ходи строиться!» — не успеешь ложку ко рту поднести. Занятия в классе — единственная отдушина. Но и те Шляхов умудрился Кисину испоганить: «Ты что, в уши долбишься?! — орал. — Слушай напев, слушай!»
Ну не дал Кисину бог музыкального слуха! На гражданке он хоккеем увлекался. Слышать финальную сирену — музыкального слуха не требуется, а Гимн Советского Союза подпоет любой, кто взойдет на пьедестал. Только Кисину, судя по всему, это не грозит. Иначе что он делает в «обычной» учебке связи? Должен быть в спортроте какой-нибудь. Такой же хоккеист, как Бочков — боксер!
— Сам он в уши трахнутый! — ворчал Кисин в курилке.
— Он не сказал «трахаешься», он сказал «долбишься», — поправил я его.
— Что, есть разница? — зло спросил Киса.
— Есть, — счел я нужным просветить его и остальных заодно. — «Трахаться» означает совершать половой акт, а «долбиться» значит колоться, вкалывать наркотик.
— В уши?!
— В уши, не в уши, но во всякие этакие места, в том числе — интимные.
— На хрена так сложно?
— Чтобы скрыть, что наркоман. Если тебе по фигу, колись в вены на руках, пожалуйста.
Я заметил, что Серега Перепелкин смотрит на меня заинтересованно. Все прочие тоже притихли.
— Чего вы на меня уставились? — развеселился я. — Не личным опытом делюсь! Придерживаюсь исключительно исконных ценностей: с друзьями пью пиво, с женщинами — вино, а на рыбалке — водку. Все эти «гашиши — анашиши» — не наше удовольствие. От героина можно стать героем разве что милицейской хроники. Просто у меня тетя в Одессе в психбольнице врачом работает. Горький — закрытый город, у нас этого нет, а Одесса — портовый, там «дурь» давно гуляет. У тетушки в палатах «наркомы» не переводятся.
— Твою бы тетю сюда, — вздохнул Кисин. — У нас тут тоже натуральный дурдом!
— Ага, — согласился я, — и начальника части на главного врача поменять.
Замполит был серьезен. Конечно, не беседа с двумя клоунами, Кисой и Сусликом, на него так подействовала. Он вел дознание!
— Скажи, Смелков, ты ведь общался со Шляховым перед тем, как он отправился в шинок?
— Я общался с ним той ночью, — уклончиво ответил я. Не имея склонности к мошенничеству, никогда не любил обманывать людей. Кому, как не мне, знать, что ни в какой шинок Шляхов той ночью не ходил, поскольку ходил в него… я сам! Но, был теперь связан договором со старшиной.
Гарбузова интересовала как раз та тема, которую я желал обойти:
— Может быть, ты слышал, в какой именно шинок ваш сержант собирался? Где этот шинок находится? Старшина, повар не в курсе. Шинок этот требуется найти! Водка, которую Шляхов купил, оказалась паленая, судя по всему, вот он и отравился. Понимаешь?
— Так точно, товарищ подполковник, — машинально ответил я, чувствуя, как в душе поднимается смятение. Если Шляхов перебрал — это одно дело. А траванулся — другое… Но колоться замполиту, не переговорив со старшиной, было бы некрасиво. Я вынужден был проговорить:
— Я не могу сказать, где этот шинок, товарищ подполковник.
Не соврал. Просто вложил в свою фразу собственный смысл, которого не мог понять замполит…
Выйдя из столовой той ночью, мы со Шляховым обошли казарму со стороны медпункта, то есть подальше от штаба, где нас мог спалить дежурный офицер, и направились к КПП. Шляхов попросил меня сходить к «почтальонкам». «Девушки живут возле почты, — объяснил. — Шинкарят потихоньку… Сходишь?»
В голосе сержанта я услышал заискивающие нотки. Он понимал, что могу запросто его послать. Репутацию «борзого» к этому моменту я завоевал прочно.
«Надо, Смелков, — убеждал он, — у старшины день рождения. Я бы сам сходил, но, видишь, выпил? Держи! — он сунул мне в руку жетон посыльного, два противогазных стеклышка с оттиском синей печати военной части между ними. — Мне жетон не поможет, а ты скажешь, мол, посыльным к командиру взвода от дежурного по штабу идешь». — «Ладно», — смилостивился я. — «Возьми, — Шляхов сунул мне в руку еще пакет, перевязанный веревкой. — Обменный фонд. Если на патруль нарвешься, бросай подальше в сторону, типа не твое». — «А что здесь?» — «Какая тебе разница? Девки знают. Колеса!»
«Фельдшер Климов натырил, что ли?» — подумал я.
В предрассветных сумерках добрался я задворками по пустынному городку до почты, как объяснил Шляхов, и в доме напротив нашел нужную квартиру на четвертом этаже. Шинкарки могли бы поселиться и пониже, — подумалось. — С другой стороны, у кого трубы горят, тому четыре этажа — не препятствие, как бешеной собаке семь верст — не крюк! А соседи в милицию стучать не будут. Глупо стучать привилегированному покупателю на продавца.
Дверь открыла сонная, симпатичная, молодая девушка с родинкой на щеке. Мне представлялось, шинкариха должна быть страшной, как Баба-яга, чтобы клиенту даже после освоения ее продукции ничего лишнего в голову не взбрело, он столько просто не выпьет. Девушка не удивилась моему приходу, даже вопросов не задавала. Приняла от меня пакет, выдала два пузыря читинской водки, поправила халатик, распахнувшийся на белой гладкой ножке выше колена, зевнула, прикрыв ротик ладошкой. Дама явно хотела в постель, но, к сожалению, не со мной. Пришлось откланяться.
Шляхов встретил меня ворчанием, мол, слишком долго ходил. В столовой не дождались — спать разошлись. Предложил выпить с ним. Я подивился такой милости, но, собрав волю в кулак, отказался. Только жрать сильнее захочется, да и до подъема осталось всего ничего. Зачем над собой издеваться?
— Ну, как знаешь, — с обидой сказал сержант и отправился в столовую дальше тащить наряд.
«Два пузыря он не выпьет точно, — подумал я. — Иначе мы его потеряем». Даже представить себе не мог тогда, что попал в самую точку!
Покинув штаб, я прострелил взглядом пространство вдоль казармы и у дальнего подъезда увидел своего товарища, капитана медицинской службы Рому Горящева. Тому, что рядовой срочник сдружился с офицером, удивляться не стоило. Все-таки я тоже окончил институт, разница в возрасте между нами была не столь велика. У Ромы не было ярко выраженного офицерского гонора. Вероятно, военный врач, он прежде всего врач, а уже потом — военный. У него нет в отличие от «обыкновенного» офицера, служащего в Забайкалье, острого ощущения, что жизнь проходит мимо, которое хотелось бы на ком-нибудь выместить. В первый день строительства спортгородка мы с Серегой Перепелкиным сгорели на работе, ночью поднялась температура, и поутру я пришел в медпункт за таблетками аспирина для себя и для товарища.