Лик луны затмили полчища накидочников. Дукер сидел у тускло мерцающих в золе углей костра. Нервозное возбуждение подняло историка с походного одеяла. Вокруг спал лагерь — словно измождённый город. Даже животные притихли.
В тёмном воздухе над кострищем мелькали ризаны, выхватывая в полёте насекомых. Тихий хруст панцирей не прерывался ни на миг.
Рядом с Дукером возникла тёмная фигура, молча присела на корточки.
Через некоторое время Дукер сказал:
— Кулак должен иногда отдыхать.
Колтейн тихо фыркнул.
— А историк?
— Никогда не дремлет.
— В отдыхе нам сейчас отказано, — сказал Колтейн.
— А бывало иначе?
— Историк, ты шутишь как виканец.
— Научился отсутствию чувства юмора у Бальта.
— Это ясно как день.
Некоторое время оба молчали. Дукер не осмелился бы утверждать, что знает этого человека. Если Кулака терзали сомнения, он ничем того не показывал, да и не показал бы. Командир не может выказывать слабость. Однако Колтейну такую выдержку диктовало не только положение. Сам Бальт иногда ворчал, что его племянник отгораживается от других куда больше, чем предполагает даже знаменитый виканский стоицизм.
Колтейн никогда не обращался с речами к воинам, и хотя солдаты часто его видели, Кулак не делал из этого события, как другие полководцы. Но теперь эти солдаты были преданы ему так, словно любое их сомнение Кулак способен был раз и навсегда изгнать из их душ.
Что будет в тот день, когда эта вера рухнет? Что, если от этого момента нас отделяют считаные часы?
— Враг выслеживает наших разведчиков, — сказал Колтейн. — Мы не видим, что для нас приготовлено в долине реки.
— А союзники Сормо?
— Духи заняты.
Ага, семакский божок.
— Кан’эльды, дебральцы, титтанцы, семаки, Карон-Тепаси, Халаф, Убарид, Хиссар, Сиалк и Гуран.
Четыре племени. И шесть городских легионов. Неужели я слышу в этом голосе сомнение?
Кулак сплюнул на угли.
— В долине нас ждёт одна из двух армий, которые держат юг.
Откуда он это знает, Худ бы меня побрал?!
— Значит, Ша’ик вышла из Рараку?
— Нет. Это её ошибка.
— Что её удерживает? Восстание на севере подавлено?
— Подавлено? Нет, они там захватили всё. Что до Ша’ик… — Колтейн примолк, чтобы расправить свой плащ из перьев. — Быть может, видения открыли ей будущее. Быть может, она знает, что Вихрь падёт, что уже сейчас адъюнкт Императрицы собирает легионы — в гавани Унты теснятся грузовые корабли. Успехи Вихря окажутся недолгими, первая кровь принесла победу лишь из-за слабости имперцев. Ша’ик знает… дракон пробудился, движется он ещё тяжеловесно, но когда придёт час гнева, он испепелит эту землю от моря до моря.
— А вторая армия на юге… как далеко она от нас?
Колтейн выпрямился.
— Я собираюсь дойти до Ватара, опередив её на два дня.
Он получил вести о том, что Убарид пал, как и Деврал, и Асмар. Ватар — третья и последняя река. Если переправимся через Ватар, откроется прямая дорога на юг, в Арэн — через самую гибельную пустыню на этом Худом проклятом континенте.
— Кулак, до реки Ватар ещё месяцы пути. Что завтра?
Колтейн оторвал взгляд от углей и удивлённо взглянул на историка.
— Завтра мы разобьём армию Камиста Релоя, разумеется. Чтобы преуспеть, нужно планировать далеко вперёд, историк. Ты-то должен это понимать.
Кулак пошёл прочь.
Дукер смотрел на умирающий костёр и чувствовал на языке горький привкус. Это вкус страха, старик. Нет у тебя непробиваемой брони Колтейна. Ты не можешь увидеть ничего, кроме ближайших нескольких часов, ждёшь рассвета и думаешь, что он станет для тебя последним, а значит, нельзя его пропустить. Колтейн требует невозможного, требует, чтобы мы разделяли его непоколебимую уверенность. Разделяли его безумие.
На сапог историка приземлился ризан, устроился поудобней, поджав крылья. В зубах крылатый ящер держал молодого накидочника, насекомое продолжало бороться, несмотря на то, что ризан методично его пережёвывал.
Дукер подождал, пока тварь доест, а затем пошевелил ногой, так что ящер рванул в небо. Историк поднялся. Со стойбищ виканцев послышались первые утренние звуки. Дукер отправился к ближайшему лагерю.
Конники клана Дурного Пса собрались, чтобы приготовить оружие и доспехи в свете вкопанных в землю факелов. Дукер подошёл ближе. Он увидел украшенную броню из вываренной кожи, расцвеченной в тёмные, глухие оттенки красного и зелёного. Толстые, подбитые тканью доспехи были историку незнакомы. На коже были выжжены виканские руны. Броня казалась старой, но никогда не бывавшей в бою.
Дукер подошёл к ближайшему воину, розовощёкому юноше, который втирал топлёное сало в кожаный щиток на лошадиной сбруе.
— Тяжёлые доспехи для виканцев, — заметил историк. — И для виканских коней тоже.
Юноша спокойно кивнул, но ничего не сказал.
— Вы из себя делаете тяжёлую кавалерию.
Тот пожал плечами.
Рядом заговорил воин постарше.
— Вождь приказал изготовить их во время восстания… а потом вышел мир с Императором. Не успели использовать.
— И с тех пор вы возили доспехи с собой?
— Да.
— Почему же вы не использовали эту броню у Секалы?
— Не нужно было.
— А теперь?
Ухмыляясь, старый воин поднял железный шлем с прилаженным наносником и боковыми щитками.
— Орда Релоя ещё не сталкивалась с тяжёлой кавалерией, так ведь?
Толстой брони мало, чтобы стать тяжёлой кавалерией. Ох, дурни, вы хоть тренировались? Можете идти галопом и сохранять ровный строй? А разворачиваться в строю? А как скоро ваши кони выдохнутся под непривычным весом?
— Выглядеть будете внушительно, — сказал историк.
Виканец уловил в его голосе скептические нотки и заухмылялся ещё шире.
Молодой воин отложил конский доспех и начал затягивать перевязь с мечом. Он выдвинул из ножен клинок, так что показались четыре фута воронёного железа, остриё скруглено и затуплено. Меч казался тяжёлым, слишком большим в руках юноши.
Худов дух, да ты им один раз взмахнёшь — и из седла вылетишь.
Старый воин хмыкнул.
— Разомнись-ка, Темул, — сказал он по-малазански.
Темул немедленно пустился исполнять сложную последовательность ударов и выпадов, так что клинок в его руках превратился в размытое пятно в воздухе.