Проход здесь изгибался, и с обеих сторон кипела чёрная стена крыс.
Четверо Псов атаковали дальнее скопление, с отрядом осталась только Шан — она заняла место Бельма в опасной близости от Икария.
Ягг закричал от гнева и без заметного усилия сбросил Маппо с плеч. Трелль пошатнулся, не удержал равновесия и с хрустом упал на корни.
— Все на землю! — завопил Скрипач, его рука вслепую нащупала в мешке большой, гладкий предмет.
Завывая, Икарий обнажил меч. Дерево затрещало и отшатнулось. Железное небо окрасилось багрянцем, точно над отрядом начала крутиться тёмная воронка. Сок дождём брызнул из древесных стен и окропил всех.
Шан бросилась на Икария, но отлетела назад, кувыркаясь в полёте, а ягг её даже не заметил.
Скрипач ещё миг смотрел на Икария; затем вытащил «ругань», развернулся и швырнул её в д’иверса.
Только это оказалась не «ругань».
Широко распахнутыми глазами Скрипач смотрел, как морская раковина ударилась о корни на земле и разбилась, словно стекло.
Позади послышался дикий треск, но не было времени думать, а затем все звуки исчезли — из разбитой раковины поднялся шепчущий голос — подарок таннойского духовидца, — этот шёпот вскоре заполнил воздух костяной песней, которая обрастала плотью и мышцами, раскатываясь во все стороны.
Крысиные стены по обе стороны попытались отступить, но бежать было некуда — звук охватил всё вокруг. Крысы начали рассыпаться, плоть их высыхала на глазах, оставались лишь кости да мех. Песня поглотила эту плоть и выросла.
Тысячеротый вопль Гриллена прозвучал мучительным взрывом боли и ужаса. Но и он был проглочен и пожран.
Скрипач прижал ладони к ушам, когда песня отозвалась в нём, настойчиво — голос точно не человеческий, наверняка не смертный. Он отвернулся, упал на колени. Широко распахнутые глаза смотрели, но почти не замечали ничего перед собой.
Его спутники валялись на земле, свернулись, сжались. Псы отступали, массивные тела дрожали, уши были прижаты. Маппо скорчился над неподвижно лежащим Икарием. В руках трелля была костяная палица, плоская сторона которой оказалась запятнана свежей кровью с обрывками длинных рыжеватых волос. Маппо наконец выронил своё оружие и заткнул руками уши.
Боги, это ведь всех нас погубит — хватит! Хватит же!
Он осознал, что сходит с ума, зрение подводит: сапёр вдруг увидел перед собой стену, стену воды, серую, точно талый снег, пронизанную пеной — она катилась на них по коридору, становилась всё выше, выше сплетённых из корней стен. А затем он увидел сквозь стену, словно она стала жидким стеклом. Обломки, поросшие водорослями камни, гниющие остатки кораблей, проржавевшие, бесформенные куски металла, кости, черепа, бочонки и обитые бронзой сундуки, треснувшие мачты и реи — ушедшая на дно память бесчисленных цивилизаций, лавина трагических событий, растворения и разложения.
Волна погребла их, подавила неимоверным весом, неумолимой силой.
И ушла, оставив их сухими, как пыль.
Воздух наполнила тишина, которую медленно разгоняли хриплые вздохи, звериные повизгивания, приглушённый шорох одежды и оружия.
Скрипач поднял голову, заставил себя встать на четвереньки. Призрачный след этого потопа пропитал его насквозь, наполнил невыразимым горем.
«Защитные чары?»
Духовидец улыбнулся.
«В своём роде».
А я-то собирался продать эту проклятую раковину в Г’данисбане. Моя последняя «ругань» оказалась треклятой раковиной — а я не проверил, ни разу. Худов дух!
Он не сразу заметил, что воздух наполняется новым напряжением. Сапёр огляделся. Маппо подобрал свою палицу и теперь стоял над бесчувственным Икарием. Вокруг него вились Псы. Шерсть у них стояла дыбом.
Скрипач потянулся к арбалету.
— Искарал Прыщ! А ну отзови Псов, будь ты проклят!
— Сделка! Азат заберёт его! — прохрипел верховный жрец, который всё ещё шатался после встречи с таннойским чародейством. — Сейчас — самое время!
— Нет, — заревел трелль.
Скрипач колебался. Договор, Маппо. Икарий ясно выразил своё желание…
— Отзови Псов, Прыщ, — сказал он, придвигаясь к напряжённым участникам противостояния. Он сунул руку в мешок с амуницией и перетянул его вперёд так, чтобы прижать к животу. — У меня тут последняя «ругань», и пусть даже Гончие были из мрамора, их это не спасёт, когда я упаду на неё.
— Проклятые сапёры! Кто только их выдумал? Безумие!
Скрипач ухмыльнулся.
— Кто выдумал? Как же, Келланвед, кто же ещё, — который Взошёл и стал твоим богом, Прыщ. Я-то думал, ирония тебя позабавит, верховный жрец.
— Сделка…
— Подождёт. Маппо, как сильно ты его приложил? Сколько он будет без сознания?
— Столько, сколько я пожелаю, друг.
«Друг». И в этом слове — «спасибо».
— Ладно. Отзови щенят, Прыщ. Пошли к Дому.
Верховный жрец перестал неуверенно расхаживать вокруг; замер, начал раскачиваться вперёд-назад. Взглянул на Апсалар и широко ухмыльнулся.
— Делай, что сказал солдат, — приказала она.
Ухмылка исчезла.
— Вот молодёжь пошла. Про преданность не слыхали даже. Позор! Совсем не так было в наше время. Верно ведь, Слуга?
Отец Апсалар поморщился.
— Ты её слышал.
— Разбалуешь! Во всём ей потакаешь. Испортил ребёнка! А я — предан даже собственным поколением, увы! Что же дальше-то будет?
— Дальше — мы уходим, — сказал Скрипач.
— Недалеко уже, — заметил Крокус. Он указал на дальний конец коридора. — Вон. Я вижу Дом. Вижу Треморлор.
Сапёр смотрел, как Маппо вешает оружие на плечо, а затем осторожно поднимает Икария. Ягг безвольно обвис в его мощных руках. В движениях трелля сквозили такая нежность и забота, что Скрипач невольно отвёл глаза.
День Чистой Крови
Семь Святых даровали
из своих песчаных гробниц.
Рекою была Судьба,
слава — даром Семи,
что рассёк красным и жёлтым
этот день.
Тэс’соран. Собачья цепь
На местном кан’эльдском диалекте впоследствии закрепилось название «Меш’арн то’леданн» — день Чистой Крови. После бойни кровь и трупы несло из устья реки Ватар в Криводожальское море почти неделю, в красно-чёрном потоке поблёскивали бледные, раздутые тела. Среди рыбаков тех мест это время помнили как «Акулью пору», и множество сетей обрезали, прежде чем вытащить жуткий улов.
Ужас не вставал ни на чью сторону, не выбирал своих и чужих. Он растекался во все стороны — от одного города к другому. Из отвращения среди жителей Семи Городов родился страх. Приближался малазанский флот под командованием женщины твёрдой, как железо. То, что произошло на Ватарском броде, стало точилом, на котором заострилось смертоносное лезвие.