Историк онемел от шока, когда пришла его очередь — последнего солдата в человеческой цепи. Его подтащили к дереву, вздёрнули на подмостки, прижали к жёсткой коре, насильно развели в стороны руки. Он почувствовал сперва холод прижатых к коже кольев, а затем, когда молоток опустился, взрыв боли, от которой Дукер непроизвольно опорожнил кишечник и начал извиваться на дереве в крови и нечистотах. Но самая великая боль пришла, когда подмостки выдернули и весь вес тела лёг на вбитые шипы. До этого момента он и вправду верил, что познал предельную агонию, доступную человеку.
Он ошибался.
Вечность спустя, когда бесконечный вопль изорванной плоти затопил в нём всё остальное, откуда-то поднялась прохладная, спокойная ясность, и в угасающем сознании пронеслись мысли — несвязанные и несвязные.
Призрак яггута… почему я о нём теперь думаю? О вечности, полной горя? Кто он мне? Кто или что вообще что-либо для меня значит? Я наконец-то жду Врат Худа — время воспоминаний, сожалений и осознаний миновало. Пойми же это, дед. Там тебя ждут твоя безымянная воительница, и Бальт с капралом Листом, и Сон, и Сульмар, и Глазок. И Кальп с Гебориком, скорее всего. Ты уходишь из мира чужих людей туда, где тебя ждут старые спутники и друзья.
Так говорят жрецы Худа.
Это последний дар. Хватит с меня этого мира, ибо я в нём одинок. Одинок.
Перед его внутренним взором возникло клыкастое лицо, которого он никогда не видел прежде, но сразу понял, что яггут нашёл его. В нечеловеческих глазах плескалось мучительное сострадание, сострадание, которого Дукер не мог понять.
Зачем горевать, яггут? Я не буду мучиться вечно, как ты. Я не вернусь сюда, не буду вновь переживать все страдания, которые терпит смертный при жизни. Скоро Худ благословит меня, яггут, — не нужно горевать…
Эти мысли ещё миг отдавались эхом, пока искажённое лицо яггута таяло во тьме, что окутала историка, сомкнулась и поглотила его.
И в ней — иссякла всякая мысль.
Ласиин послала Тавор
За бурное море
Сжать руку Колтейна,
Но ухватили пальцы
Кость, вороньём обглоданную.
У. Мятеж Ша’ик
Калам упал в тень под невысокой, полуразвалившейся стеной, а затем подтянул к себе ещё тёплое тело. Он опустил голову, замер без движения, стараясь замедлить дыхание.
Через несколько мгновений на мостовой послышались лёгкие шаги. Тихий голос отдал приказ остановиться.
— Они гнались за ним, — прошептал другой охотник. — А он им устроил засаду — здесь. Боги! Да что же это за человек такой?
Заговорила женщина — третий Коготь.
— Он не мог уйти далеко…
— Конечно, он рядом, — прошипел главарь, который приказал Пятерне остановиться. — У него ведь нет крыльев, верно? Он не бессмертный, не защищён от чар наших клинков — чтоб я такого больше не слышал, ясно вам обоим? Разделимся. Ты идёшь туда, а ты — вон туда. — Калама коснулось холодное дыхание магии. — А я останусь посередине, — добавил главарь.
Ага, в невидимости. Значит, ты будешь первым, ублюдок.
Калам услышал, как двое Когтей поспешили прочь. Он знал эту тактику: двое по бокам выходят вперёд, главарь под покровом чар остаётся позади, глаза мечутся между двумя охотниками, проверяют подворотни и крыши, в каждой руке — по арбалету. Калам выждал ещё мгновение, затем медленно, беззвучно выскользнул из-под трупа и приподнялся на четвереньки.
Беззвучно ступая босыми ногами, он крался по улице. Если знать, что ищешь, вполне можно различить пятно неестественной тьмы в двадцати шагах впереди. Такое заклятье нелегко удерживать, поэтому оно обычно слабее сзади: Калам мог даже различить абрис фигуры, скользившей за пеленой сумрака.
Одним стремительным прыжком, словно леопард, Калам сократил дистанцию. Удар локтя в основание черепа убил главаря на месте. Убийца подхватил один арбалет прежде, чем тот упал на мостовую, но другой выскользнул и со стуком покатился по земле. Беззвучно выругавшись, убийца помчался дальше, свернул направо — в переулок, оказавшись в двадцати шагах позади Когтя.
Он кувыркнулся на бегу под тихий щелчок арбалета и почувствовал, как стрела прошила плащ. В следующий миг он уже катился по узкому переулку, оскальзываясь на гнилых овощах. Крысы прыснули во все стороны, а Калам вскочил на ноги и метнулся в глубокую тень.
Слева темнела ниша, убийца вжался в неё и вытащил собственный арбалет. С оружием в обеих руках он стал ждать.
В поле зрения показалась фигура и замерла точно напротив него — всего в шести футах.
Женщина пригнулась и вывернулась, как только Калам выстрелил, — и убийца сразу понял, что промахнулся. Но её нож попал в цель. Вылетевший из руки женщины клинок вошёл ему под правую ключицу. Второе метательное оружие — железная звёздочка — со стуком впилось в деревянную дверь совсем рядом с лицом Калама.
Он нажал спусковой рычажок на втором арбалете. Стрела попала ей в живот. Женщину отбросило назад, но белый паральт убил её прежде, чем тело коснулось земли.
Калам был жив — клинок, торчавший из груди, оказался чистым. Он сполз на землю, положил рядом арбалеты, а затем поднял руку и выдернул нож из раны.
Остальное оружие Калам уже израсходовал, хотя оставались ещё щипцы и мешочек с гвоздями.
Последний охотник был где-то рядом, ждал, когда Калам решится на следующую перебежку, — и этот человек отлично знал, где прячется жертва. Лежавшее напротив тело служило тому ярчайшим указателем.
И что теперь?
Рубаха с правой стороны стала мокрой и липкой, Калам чувствовал, как по телу струится тёплая кровь. Это была уже третья небольшая рана за ночь — во время предпоследней стычки метательная звёздочка попала ему в спину. Такое оружие никогда не смазывали ядом — слишком опасно для самого метателя, даже если он носит перчатки. Грубая кожа поглотила бо́льшую часть силы удара, а саму звёздочку он выковырял о стену.
Все высокие техники, которые позволяли останавливать ток крови, уже не спасали. Он терял силы. Стремительно.
Калам посмотрел наверх. Прямо над головой, примерно в семи с половиной футах от земли, виднелся деревянный балкончик на двух покрытых растрескавшейся краской балках. Можно подпрыгнуть и уцепиться за одну из них, но это дело шумное, и даже в случае успеха убийца останется беззащитным перед врагом.
Калам вытащил из петли клещи. Зажав в зубах окровавленный нож, он выпрямился и потянулся клещами. Зубцы сомкнулись на балке.
А выдержит она мой вес?
Крепко вцепившись в рукоятки, Калам напряг плечи, подтянулся на дюйм, затем другой. Балка даже не скрипнула — он догадался, что деревянный брус, наверное, уходит глубоко в каменную стену. Убийца подтянулся ещё выше.