Фелисин смотрела, как голова женщины дёргается вперёд и назад, словно в насмешку над живыми движениями. Она вспомнила леди Гейсен, надменную, властную, утратившую былую красоту и искавшую взамен достоинство. А можно ли было иначе? Можно, но сейчас это не имеет значения. Даже окажись она мягкой, доброй бабушкой, это было бы не важно, никак не повлияло бы на оглушительный ужас этого мгновения.
С чавкающим звуком голова отвалилась. Бодэн посмотрел на толпу, и его зубы блеснули.
— Мы договаривались, — прохрипел он. — Вот вам то, чего хотели, — запомните этот день! — Он швырнул голову леди Гейсен в толпу, ком спутанных волос и потёков крови. Вопли ознаменовали её невидимое приземление.
Появились солдаты, за ними возвышались конные Красные Клинки — медленно двинулись вперёд, отталкивая онемевших горожан. Порядок восстанавливали по всей длине шеренги — всюду, но только не здесь, жестоко, беспощадно. Когда под ударами мечей упали первые люди, остальные разбежались.
Через ворота Круга прошло около трёх сотен узников. Фелисин посмотрела на шеренгу и впервые заметила, сколько их осталось. Кое-где кандалы были пусты, в других местах цепи продолжали держать только оторванные запястья. Меньше сотни узников ещё стояли на ногах. Многие корчились на мостовой, кричали от боли; остальные вовсе не шевелились.
Бодэн покосился на ближайшую группу солдат.
— Вовремя вы подоспели, жестянки.
Геборик тяжело сплюнул. Его лицо подёргивалось, когда он уставился на громилу.
— Ты вообразил, что откупишься, Бодэн? Дашь им то, что они хотят. Да только всё зря, да? Солдаты уже шли сюда. Она могла бы жить…
Бодэн медленно обернулся, его лицо покрывала кровавая корка.
— Ради чего, жрец?
— Так ты рассуждаешь? Мол, она бы всё равно умерла в трюме?
Бодэн оскалился и медленно проговорил:
— Просто ненавижу договариваться с ублюдками.
Фелисин посмотрела на три фута цепи между собой и Бодэном. Тысяча мыслей могла бы пробежать в голове, звено за звеном — чем она была, чем теперь стала; какую темницу нашла внутри и снаружи, сплела живой памятью, — но она подумала и сказала только:
— Больше ни с кем не договаривайся, Бодэн.
Он прищурился, глядя на неё. Эти слова и тон каким-то образом задели его.
Геборик выпрямился и смерил её взглядом. Фелисин отвернулась — отчасти из чувства противоречия, отчасти от стыда.
В следующий миг солдаты, которые уже убрали из цепей мертвецов, погнали живых узников вперёд, в ворота, на Восточную дорогу, ведущую к портовому городку под названием Неудачник. Там их ждали адъюнкт Тавор и корабли работорговцев из Арэна.
Крестьяне и фермеры столпились у дороги, но не выказывали и тени той ярости, которая кипела в сердцах горожан. В их лицах Фелисин увидела глухую скорбь, страсть, порождённую иными шрамами. Девушка не могла понять, откуда взялась эта скорбь, и знала, что в том-то и состоит различие между ними. И ещё — синяки, царапины, беспомощность и нагота говорили Фелисин, что это лишь первый из уроков, которые ей придётся выучить.
У ног моих он плыл,
Могучими руками загребая
Песок текучий.
Спросил я: «По какому
Плывёшь ты морю?»
На это он ответил:
«Я видел ракушки, и панцири, и кости
В пустыне на песке,
Поэтому плыву по памяти земли,
Так чту её я прошлое».
«Далёко ль держишь путь?» — спросил я.
Ответил он: «Не знаю сам.
Ведь утону задолго до того,
Как доберусь до цели».
Тэни Бьюл. Речи шута
И все пришли, чтоб оставить
Свой след
На пути,
Вдохнуть сухие ветра,
Заявить права на
Восхождение.
Мессремб. Тропа Ладоней
1164-й год Сна Огни
Десятый год правления императрицы Ласиин
Шестой из Семи годов Дриджны, Апокалипсиса
Исполинский плюмаж из пыли пронёсся по долине и направился дальше в непроходимые пустоши Пан’потсун-одан. Хотя до этой воронки было не больше пары сотен шагов, казалось, она появилась из ниоткуда.
Со своего места на вершине плоского холма Маппо Рант проводил её взглядом глаз цвета песка — глаз, глубоко сидевших на костистом бледном лице. Ладонью, что была покрыта с тыльной стороны щетиной, он сжимал кусочек кактуса-эмрага и не обращал ни малейшего внимания на впившиеся в кожу ядовитые шипы. Потёки сока окрасили его подбородок в голубой цвет. Маппо жевал медленно, задумчиво.
Рядом с ним Икарий швырнул камешек с края гряды. Тот прогрохотал вниз, до усыпанного валунами подножия. Под изорванным балахоном духовидца — когда-то оранжевым, а теперь выцветшим до цвета ржавчины под немеркнущим солнцем — серая кожа потемнела и стала оливковой, будто древняя кровь отца Икария откликнулась на зов этой пустыни. Пот стекал по длинным, заплетённым в косицы чёрным волосам и падал крупными каплями на белёсые камни.
Маппо вытащил застрявший между передними зубами шип.
— Краска у тебя потекла. — Он поглядел на кактус и откусил ещё кусок.
Икарий пожал плечами.
— Уже не важно. Здесь — не важно.
— Даже моя слепая бабушка не поверила бы в твой маскарад. На нас косо смотрели в Эрлитане. Я днём и ночью чувствовал спиной взгляды. Таннойцы всё-таки, по большей части, — низенькие и кривоногие. — Маппо оторвал взгляд от пыльного облака и оглядел друга. — В следующий раз попытайся выбрать племя, где все ростом в семь футов, — проворчал он.
Иссечённое морщинами лицо Икария на миг сложилось в улыбке, в намёке на улыбку, а затем снова приобрело обычное спокойное выражение.
— Те, кто может опознать нас в Семи Городах, уже опознали, а кто не может — пусть гадают, на большее они не способны. — Прищурившись против солнца, он кивнул в сторону песчаного вихря. — Что видишь, Маппо?
— Плоская голова, длинная шея, чёрный, весь порос шерстью. Кабы только это, был бы похож на одного из моих дядек.
— Но это не всё.
— Одна нога спереди, две — сзади.
Икарий задумчиво постучал пальцем по горбинке носа.
— Значит, не один из твоих дядек. Аптор?
Маппо медленно кивнул.
— До схождения всего несколько месяцев. Думаю, Престол Тени почуял что-то и выслал разведчиков.