Но я переживу тебя, Бодэн. Ровно настолько, чтобы всадить в тебя нож.
Бодэн взвалил на плечи мешок. Сияя лучезарной улыбкой, Геборик вдел культи в лямки мешка, который несла Фелисин. Встал легко, хотя и пошатнулся, чтобы удержать равновесие, когда выпрямлялся.
Бодэн показывал дорогу. Фелисин шла за ним. Бог шагает по миру смертных, но шагает в страхе. Его власть невообразима, но он вынужден прятаться. И каким-то образом Геборик нашёл в себе силы противостоять случившемуся. И тому факту, что он за случившееся в ответе. Это должно было сломать его, сломать его душу. Но он не ломается, а гнётся. Сможет ли стена цинизма противостоять этому натиску долго? Что же такое он натворил, чтобы лишиться рук?
Ей нужно было справиться со смятением. Мысли ворочались в её сознании, в каждом закутке. Она всё ещё предвкушала убийство, и всё же испытывала смутный порыв, некую общность со своими спутниками. Ей хотелось сбежать от них, Фелисин чувствовала, что их присутствие — воронка, засасывающая её в водоворот безумия и смерти, но она знала, что зависит от них.
Позади заговорил Геборик:
— Мы доберёмся до побережья. Я слышу запах воды. Близко. К побережью, а когда мы доберемся туда, Фелисин, ты обнаружишь, что ничего не изменилось. Совершенно ничего. Понимаешь, что я имею в виду?
Она ощущала в его словах тысячи смыслов, но ни один не был понятен ей.
Впереди раздался удивленный возглас Бодэна.
Мысли Маппо Трелля унеслись почти на восемь сотен лиг на запад, к закату, не похожему на этот, к закату, что случился двести лет назад. Он видел себя идущим по равнине, где трава была по грудь, но трава эта оказалась примята к земле, покрыта чем-то, похожим на жир, и когда он шёл, сама земля под кожаными сапогами двигалась и ускользала. Он прожил уже столетия, повенчанный с войной, что превратилась в неизменную круговерть набегов, схваток и кровавых жертвоприношений божеству чести. Игры юношей, он давно устал от них. Тем не менее Маппо остался, пригвождённый к одинокому дереву, но только лишь потому, что привык к окружающему пейзажу. Поразительно, чего только не вытерпишь, оказавшись в объятиях привычки. Он достиг той стадии, когда всё странное, незнакомое вызывало страх. Но, в отличие от своих братьев и сестёр, Маппо не мог плыть на гребне этого страха всю свою жизнь. И потому, чтобы оторвать его от дерева, понадобился ужас, к которому он приближался сейчас.
Молодым он покинул торговый город, бывший его домом. Маппо увяз — как тогда многие в его возрасте — в лихорадочных метаниях, отрицании гнилого застоя трелльских городов и старых воинов, что превратились в торговцев бхедеринами, козами да овцами и вспоминали о путях сражений лишь в бесчисленных тавернах. Он принял старый кочевой образ жизни, добровольно стерпел посвящение в один из глухих, дальних кланов, который сохранил традиционный уклад.
Цепи его убеждений держались сотни лет и были разрублены однажды таким способом, которого Маппо не мог предвидеть.
Его воспоминания оставались чёткими, и мысленно он снова шёл по равнине. Показались развалины торгового города, в котором он родился. Минул месяц со времени его разрушения. Тела пятнадцати тысяч убитых — те, что не сгорели в яростном пламени, — давно были изглоданы до костей равнинными падальщиками. Маппо возвращался домой, к голым костям, обрывкам одежды и потрескавшимся от жара кирпичам.
Древняя поплечница приютившего его клана провидела произошедшее по жжёным плоским костям, как и предсказали несколько месяцев ранее Безымянные. И хотя городские трелли стали им чужими, всё же они были роднёй.
Однако задача не имела ничего общего с местью. Это заставило замолчать многих товарищей, которые, как и Маппо, родились в уничтоженном городе. Нет, все помыслы о мести должны быть отринуты тем, кого изберут для этого задания. Такими были слова Безымянных, предвидевших сей миг.
Маппо до сих пор не понимал, почему избрали его. Он считал, что ничем не отличается от своих собратьев-воинов. Месть питала его. Больше, чем мясо и вода, она была причиной, по которой он ел и пил. Ритуал, которому надлежит очистить его, уничтожит всё, чем он был. Ты станешь шкурой, не тронутой рисунком, Маппо. Будущее преподнесёт собственные письмена, перепишет и создаст твою историю заново. То, что было сделано с городом наших родичей, не должно повториться. Ты позаботишься об этом. Понимаешь?
Выражения отчаянной необходимости. И всё же, если бы не ужасающее разрушение города, в котором он родился, Маппо отринул бы их. Он прошёл по заросшей главной улице, укрытой буйным ковром корней и сорняков, увидел блеск выбеленных солнцем костей у своих ног.
Возле рыночной площади он нашёл Безымянную, которая ждала, стоя посреди прогалины. Ветер прерий трепал блёкло-серые одеяния, капюшон был отброшен назад, чтобы открыть худое женское лицо. Взгляд выцветших глаз встретился с его взглядом, когда Маппо подошёл ближе. Посох в её руке словно извивался под пальцами.
— Мы прозреваем не на года, — прошипела она.
— Но на столетия, — отозвался Маппо.
— Хорошо. Теперь, воин, ты должен научиться поступать так же. Так прикажут твои старейшины.
Трелль медленно огляделся, щурясь на руины.
— Больше похоже на последствия набега — говорят, есть такая армия к югу от Нэмила…
Маппо удивился нескрываемому презрению, скользнувшему в её снисходительной усмешке.
— В один прекрасный день он вернётся к своему дому, как вернулся ты сейчас. До тех пор ты должен…
— Проклятье! Да почему я?!
Ответом стало лёгкое пожатие плечами.
— А если я воспротивлюсь?
— Даже это, воин, потребует от тебя терпения. — Затем она воздела посох кверху, этот жест привлёк его взгляд. Извивающееся, податливое дерево, казалось, жадно устремилось к треллю, прорастая, наполняя его мир, пока Маппо не затерялся в его истерзанном лабиринте.
— Удивительно, как земля, по которой никогда не ступал, может выглядеть столь знакомой.
Маппо моргнул, воспоминания рассеялись от звука этого знакомого, мягкого голоса. Он поднял взгляд на Икария.
— Ещё более удивительно, как далеко и быстро может странствовать мысленный взор, и всё же — возвращаться в одно мгновение.
Ягг улыбнулся.
— С таким взором можно оглядеть целый мир.
— С таким взором можно из него сбежать. — Икарий прищурился, теперь он разглядывал каменистый простор пустыни внизу. Они взобрались на тель, [7] чтобы лучше разглядеть дорогу. — Твои воспоминания меня завораживают, ибо своих у меня почти нет, и к тому же ты столь неохотно ими делишься.
— Я вспоминал свой клан, — сказал Маппо, пожимая плечами. — Поразительно, по каким обыденным вещам может скучать человек. Пора приплода стад, как мы отсеивали слабых, в безмолвном согласии со степными волками… — Он улыбнулся. — Слава, которую я обрёл, когда пробрался в лагерь врагов и сломал острия ножей всем воинам, а потом выбрался оттуда, никого не разбудив… — Маппо вздохнул. — Я носил эти острия в мешочке, привязанном к боевому поясу, много лет.